Обнаженное солнце

Во второй половине XVI века в Риме жил один немецкий иезуит. Он был математик и астроном, и это он выполнил все необходимые вычисления для папы Григория XIII, когда тот вводил в 1582 году новый календарь. Астроном высоко ценил Коперника, но не разделял его гелиоцентрической идеи.

В 1650 году другой иезуит, итальянский астроном Джованни Баттиста Риччоли составил карту Луны. Он называл кратеры в честь астрономов древности, и, так как он также не разделял точку зрения Коперника, самые крупные кратеры он назвал именами тех, кто ставил Землю в центр Вселенной — Птоломея, Гиппарха, Тихо Браге. Самый большой кратер, обнаруженный Риччоли, был назван им в честь своего предшественника, немецкого иезуита.

Однако этот кратер — второй по величине кратер, видимый с Земли. Самый большой кратер носит имя Бэйли и находится на самом лимбе Луны, поэтому с Земли его увидеть очень трудно. Риччоли его не заметил, и этот кратер был назван в честь астронома, жившего сто лет спустя, который был гильотинирован во время французской революции.

Эшли слушал его с беспокойством.

— А какое отношение все это имеет к записке?

— Самое непосредственное, — несколько удивленно ответил Глобос. — Разве вы не назвали эту записку ключом ко всему? Разве это не ключ?

— Безусловно.

— Разве имеются сомнения в том, что это ключ к местонахождению Прибора?

— Нет, — ответил Эшли.

— Что ж, тогда… Имя немецкого иезуита, о котором я говорил, — Кристофор Клау. Вы не видите игры слов: “Клау” — “ключ”?

Эшли разочарованно опустился на стул:

— Не слишком ясно.

— Доктор Глобос, — взволнованно сказал Дэйвенпорт, — на Луне нет ничего, что называлось бы “Клау”.

— Правильно, — запальчиво ответил Глобос. — В том-то все и дело. Во второй половине XVI века европейские ученые латинизировали свои имена. Клау тоже поступил так. Вместо немецкого “u” он поставил латинское “v”. Затем он добавил характерное для латинских имен окончание “ius”, и Кристофор Клау превратился в Кристофора Клавиуса, а я думаю, вам известен гигантский кратер, который мы называем “Клавиус”.

— Не… — начал было Дэйвенпорт.

— Не перебивайте меня, — сказал Глобос. — Скажу только, что латинское слово “clavis” означает на нашем языке “ключ”. Теперь вы, наконец, видите двойную игру слов на обоих языках? Клау — ключ, Клавиус — клавис — ключ. За всю свою жизнь Дженнингс не смог бы придумать такого каламбура, не имей он в руках Прибора. Но он придумал наконец этот блестящий каламбур и встретил свою смерть чуть ли не торжествующе. Вас он направил ко мне только потому, что знал, что я вспомню его склонность к игре слов, поскольку я сам ее любил.

Люди из Бюро смотрели на Глобоса широко раскрытыми глазами. Он торжественно произнес:

— Я советую вам искать Прибор на затемненном склоне кратера “Клавиус”, в месте, над которым Земля ближе всего находится к зениту.

— Вы уверены в том, что говорите, доктор Глобос? — наклонился вперед Дэйвенпорт.

— Вполне. Но даже если я и ошибусь, мне кажется, это неважно.

— Что неважно?

— Найдете вы Прибор или нет. Даже если Ультра найдут Прибор, они скорее всего не смогут им воспользоваться.

— Почему?

— Вы спросили меня, был ли Дженнингс моим студентом. Но вы не спросили о Штраусе, который тоже учился у меня. На следующий год после Дженнингса. Я его хорошо помню.

— …?

— Неприятный человек. Очень холодный. Я думаю, это отличительное качество всех Ультра. Они все очень холодны, бесстрастны и уверены в себе. Они не способны испытывать глубокие чувства: в противном случае они не замышляли бы уничтожение людей. Их чувства холодны и эгоистичны. Они не способны установить контакт с другими человеческими существами.

— Кажется, я понимаю.

— Я уверен, что понимаете. Из восстановленного разговора мы поняли, что Штраус не мог управлять Прибором. Ему недоставало трепета, у него вообще не было никаких эмоций. То же будет и с остальными Ультра. Дженнингс мог управлять Прибором, ведь он не был Ультра. Человек, который сможет управлять им, по-моему, не будет способен на холодную жестокость. Он может внушить другому панический ужас, как это сделал Дженнингс, но передать другому существу холодный язык цифр и вычислений, как это пытался сделать Штраус, ему не удастся. Выражаясь банально, можно сказать, что управлять Прибором может лишь Любовь и никогда — Ненависть. Ультра же способен только на ненависть.

Гораций ГОЛД ВОПРОС ФОРМЫ

Резкий звонок телефона врезался в сон Гилроя. Не размыкая тесно сжатых век, репортер перевернулся на другой бок и втиснул ухо поглубже в подушку. Но телефон продолжал трезвонить.

Гилрой резко сорвал с аппарата трубку и не очень-то деликатно изложил свое мнение о людях, способных разбудить уставшего репортера в четыре утра.

— Я здесь ни при чем, — ответил замявшийся было на секунду редактор. — Ты же сам заварил эту кашу… Так вот… нашли еще одного, как их бишь…

Остатки сна мгновенно улетучились.

— Еще одного кататоника?!

— Да. Час назад. На углу Йорк-авеню и Девяносто первой. Сейчас он в “Мемориале” под наблюдением… Хочешь знать, что я думаю, Гилрой?

— Что?