Обняться, чтобы уцелеть

Конечно, рак практически неизлечим… Но все-таки случаи выздоровления известны, и тот ученый, о котором рассказывал врач в центре на Каширке, – далеко не единственный. Взять хотя бы ту женщину из бухгалтерии, Аню, по-моему… После возвращения из Египта ей поставили какой-то онкологический диагноз, и тоже прогнозы были весьма неутешительные. А она так и заявила врачам: «Я умирать не собираюсь! Еще чего! Я еще молода, у меня ребенок маленький – на кого он останется? Лечите, оперируйте, делайте что хотите, но я буду жить!» Ей сделали операцию, кажется, даже несколько, но у нее до сих пор – тьфу-тьфу-тьфу! – все в порядке, хотя прошло уже лет десять, а то и больше… Видимо, прав был Артем, мой инструктор по фитнесу – очень многое зависит от установки».

Захотелось пить, и Леонид, оглядевшись, высмотрел на той стороне улицы симпатичное кафе.

«Разумеется, одного психологического настроя в таком деле будет мало, – продолжал рассуждать он, спускаясь в подземный переход. – Нужно будет пройти лечение, самое лучшее, самое дорогое. Лечь в какую-нибудь западную клинику или… Или попробовать начать с отечественной медицины? И все-таки обратиться к доктору Ксении Волжанской? К его Ксю…

В кафе было многолюдно, но ему повезло – парочка уже не слишком молодых влюбленных как раз освободила уютный столик у окна. Голубев опустился в удобное кресло, заказал греческий салат и большую бутылку минеральной воды без газа.

Ксения Волжанская… Одно только звучание этого имени до сих пор щемило сердце. Именно так звали ту, которую он когда-то так страстно и безумно любил. Ту, которая раз и навсегда затмила для него всех остальных женщин в мире и кто оставила в его сердце незаживший шрам… Правда, об этом не знал никто, ни одна живая душа. Даже Георгий, который в свое время их познакомил.

Отец Ксении, Борис Семенович Волжанский, был научным руководителем и любимым наставником студента Латария. В студенческие годы Жорка на него только что богу не молился, искренне считал величайшим ученым в мире и к тому же Врачом и Педагогом с большой буквы. Он постоянно бывал у Волжанских и в профессорской квартире на Фрунзенской набережной, и на даче в Софрине, сделался почти что членом семьи и, разумеется, подружился с детьми, которых у Бориса Семеновича было двое – Саня и Ксаня, как их звали дома.

Александр, несколькими годами младше Георгия, учился тогда в старших классах, а Ксения только что родилась и была совсем еще крошкой, двух или трех лет от роду. Ее появление на свет явилось для немолодых уже родителей полной неожиданностью. «Поскребыш», – ласково называл дочурку профессор.

Хорошенькая, умненькая и с первых же дней жизни очаровательная Ксюша, разумеется, была в семье всеобщей любимицей. При этом девочку ухитрились не избаловать, возможно, потому, что она не стала для Волжанских центром вселенной. Мать и отец много работали, дедушек и бабушек уже не было, а держать прислугу в те времена не было принято, поэтому большинство забот о малышке легло на плечи старшего брата. Саню, впрочем, такое положение вещей нисколько не угнетало. Он обожал сестренку. С удовольствием с ней возился, а едва девочка стала чуть подрастать, стал брать ее с собой – на прогулки, на встречи с друзьями и даже на свидания с девушками. Это было своеобразным тестом: если барышня при виде пухленького рыжекудрого создания корчила недовольную гримасу – значит, Сане она не подходила. Впрочем, к чести Ксении надо сказать, что ребенком она была удивительно «удобным». Никогда не капризничала, почти не требовала к себе внимания, играла сама с собой или сидела тихонько в стороне, прислушиваясь к разговорам взрослых, а потом вдруг выдавала что-нибудь настолько серьезное и умное, что все вокруг только диву давались.

Голубеву все эти подробности были известны только по многочисленным рассказам. Иногда он даже жалел, что не познакомился с Ксюшей во времена ее веснушчатого детства, рыжих косичек и гольфов с помпонами. Тогда бы он, как и все остальные в Жоркиной компании, относился бы к ней как к ребенку – глядишь, ничего бы и не было… Но он встретил Ксению, когда она уже стала взрослой девушкой, заканчивала «первый мед», писала дипломную работу с непроизносимым и абсолютно непонятным названием и готовилась в ординатуру. Леонид отлично помнил, какой увидел ее в первый раз, на дне рождения Люды Латария, – юное, еще по-детски свежее личико, соблазнительная фигурка с великолепными формами, умные карие глаза, длинные темно-рыжие волосы, которые то и дело падали ей на лицо, старенькие джинсы и оригинальный свитер с широкими, точно крылья, рукавами, сужающимися к запястью (потом выяснилось, что такой фасон называется «летучая мышь», а свитер Ксения связала сама). Прелестное дитя горячо и очень авторитетно спорило о чем-то философском с людьми чуть не вдвое старше ее, умело ссылаясь на Пьера Абеляра, Кьеркегора и кого-то еще, чьих имен Голубев тогда даже и не слышал, а потом взяло гитару и запело тихим нежным голосом что-то удивительно лирическое про летний вечер у лесного костра.