Обноженный

— Что ж ты голова посконная-домотканная-серемяжная не по делу рот разеваешь?! Или тебе спину давно не расписывали? Не видишь что ль — идём мы по княжьей грамотке, спешно. По светлого князя нашего повелению. Постоя не будет — некогда мне ваших щей хлебать. Майно — мы сами перетащили. Вы-то всё — спите-дремлете. На волоке — никого живого, хоть зови, хоть нет — не дозваться. Вот приду к князю, к Роману свет Ростиславовичу, да расскажу про ваше воровство бесстыдное. Что бобыли, де, ныне негожие стали. Обленились вконец. И разбойничков не углядят, и царство божье проворонят.

Фигня, конечно. Мужикам это всё — вообще не интересно. А вот погостный боярин… мужик битый, глаз цепкий. Когда убрал меч да снял рукавицу, стало видно — двух пальцев нет.

— Так ты, стало быть, Акима Рябины сынок? Акима помню, а вот про сына его… Что-то не слыхал.

— Да слыхал ты! Ванька-ублюдок, Рябинёныш. Ещё — «Зверем Лютым» кличут.

— Это по нему, что ли?

Боярин кивает на гордо торчащего гальюнной фигурой на носу нашей лодочки князь-волка.

— Курт, ко мне.

Ну и взгляд! Типа: как вы мне все надоели! Я тут так хорошо сижу, мне тут так хорошо видно… Серая туша вдруг взлетает вверх и, пролетев метра четыре, рушится к моим ногам. На лету разворачиваясь. Как белка — хвостом рулит. Оп. И сел у моих ног.

— Курт, язык убери. Что ты, как мужичина сиволапый, язык вывалил.

Боярин внимательно разглядывает, особенно — полуоткрытый зубастый чемодан, который у князь-волка вместо пасти.

— Нёбо-то какого цвета было?

— Чёрного, боярин, чёрного.

Улыбайся, Ванюша, улыбайся. Улыбочка такая радостная. Но с подтекстом. Как и вопрос. Примета есть: если рот у щенка внутри не розовый, а чёрный, то пёс вырастет злой. А уж про то, что хозяин со своим псом завсегда схожи…

Почему-то это оказывается аргументом. Боярин поворачивается к пожилому мужику, видимо — старосте общины.

— Вакула, переволакивайте. Давай резво.

И уже нам:

— Так что там насчёт колёсной мази? Слушок об ей был. Люди разное говорят…

Николай с жаром кидается проповедовать о чудодейственных свойствах нашего фирменного продукта. Особенно напирает на помощь при скрипе:

— Вот, к примеру, на пути должон быть порядок. А скрип — непорядок. Вот ты, боярин, сюда за порядком смотреть поставленный. А тут — скрип! А ты, к примеру, велишь: чтоб уключины не скрипели! И куда лодейщщики денутся? Не смолой же им смазывать! А тут, к примеру, Вакула. Вот, де, средство. По корчажице малой на уключину, по две ногаты, к примеру, за корчажицу…

— Так у них сало есть…

— Тю! Удавятся ж! Сало ж они съесть могут!

Только теперь, когда местные мастера начали кантовать нашу лодочку, увидел собственно волок.

В самой нижней части болотистого луга, метрах в двадцати от опушки леса, параллельно ей, пробита чёрная полоса. Шириной метров пять, растительности нет — содрана вся. Наполнитель — чёрная грязь. Когда мастера-волоковщики начинают топать по этой грязи босыми ногами становится видно — жижи несколько сантиметров, дальше — жерди какие-то. Кто-то из местных, заметив мой интерес, просвещает:

— Болотина тута. Торфяник. Когда вода сильно высоко — лужа такая получается. На две версты, до самой Жереспеи. Тянем верёвочкой с тропиночки. Как вода уходить начинает — волочим лодки по мокрому. По траве, по мху, стал быть. Верхний слой лодейками сдирается. Получается… ну… грязюка такая… длинная. Ниже — гать положенная. Ежели сухо — топотим гать, она вглубь идёт, тама мокро. По мокрому — легче волочь.

Никогда не сомневался в смекалке русского мужика. Но саморегулирующаяся по высоте, самоувлажняющаяся дорога…

Болото — всегда очень дрянное место. Но деваться некуда — болот на Руси много. А «делать из дерьма конфетку» — наше постоянное, исконно-посконное…

Небо начинало сереть, когда мы принялись укладывать вещички в свою лодку. Говорливый мужичок из местных вздумал, было, качать права и требовать компенсации за порванных князь-волком собак. Вылезший из очередных кустиков Ивашко, подтягивая одежду и поправляя пояс, оборвал наглого смерда:

— Мы ж шкуры вам оставили. И — мясо. Сожрёте — вам же прибыль. Так?

Вопрос был обращён к Курту. Который посмотрел внимательно, подумал, вывалил язык, распахнув чемоданную пасть, и начал шумно дышать. Наверно, от полного согласия. Мужичок заткнулся, а боярин, судя по острому взгляду, уловил гурду на поясе у Ивашки. Кажется, это завершило процесс идентификации нас, как людей хоть и странных, но не разбойных. Если разбойник с такой цацкой на поясе ходит, то это уже не разбойник, а начальник. И нас отпустили с миром.

Двоих с шестами на нос — остальным спать. Речка узкая — вёсла не выставишь. Уже ощущая ухом тёплый бок князь-волка поинтересовался:

— Николай, ну как, продал мазь?

— Не, погостный говорит — денег нет, на прошлой неделе всё в Вержавск отвезли.

Я проваливался в дрёму, ощущая как тянут натруженные мышцы в разных местах моего небольшого, натренированного, супер-выносливого… тела. А остальным-то каково?