Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже

— Минуточку! Я забыл, есть еще стихи...Ждал тишины — и выпевал, вытягивал, приподни­мал снизу вверх, преподносил на открытой ладони первую строку. В наших тесных коммуналках он читал точно так же, как потом с эстрады у микрофона.

О футболе Женя стихов не писал, хотя ходил с нами на все матчи, хотя в «Советском спорте» сделался своим человеком и отказа не было бы. Не знаю, может быть, берег тему, оставляя про запас.

Шли годы. Встречались мы реже, но о футболе поговорить не забывали — я стал для него источником достоверной информации, а он в ответ сообщал, что водит знакомство с Бобровым, Сальниковым, Хомичем, поиг­рывает с ними, ветеранами, у себя на даче, в Переделкине.

И вот телефонный звонок в редакции.

— Буду у вас через час. Со стихами.

Три раза он приезжал и клал на мой стол машино­писные листы. Стихи о Всеволоде Боброве, Алексее Хомиче, Гайозе Джеджелаве. Все были напечатаны.

Только однажды потребовалось мое вмешательство. Была строка: «Умер Вася Карцев». «А он жив»,— сказал я. «Да?»—Женя вскочил, выхватил у меня листок, разнервничался, заходил из угла в угол: «Вот черт, кто-то брякнул». И резко вписал строку: «Где ты, Вася Карцев?».

Евтушенко понравилась его затея.

— Как вы думаете, если цикл продолжить, можно издать сборник?

У меня сомнений не было.

Прозвучал еще один звонок:

— Предложил издательству «Физкультура и спорт» — отклонили.

Цикл оборвался, едва начавшись.

Вскоре звонок с хорошо мне, редактору, известного телефона. Вежливо, твердо и постно прозвучало:

— Зачем вам печатать стихи, есть толстые жур­налы, у вас другие задачи.

Между тем евтушенковские стихи о героях футбола приобрели широкую известность, их заучивали, цити­ровали, ждали продолжения...

Это об Алексее Петровиче Хомиче:

... И ночами плавая печально
над твоей подушкой и судьбой,
старые вратарские перчатки
тихо гладят ежик твой седой.
Но, спеша к чужому поединку,
счастлив ты всегда, как ни грусти,
хоть одну футбольную травинку
на колене с кромки унести.

А это из стихотворения о Всеволоде Михайловиче Боброве:

Защита, мокрая от пота,
вцеплялась в майку и трусы,
но уходил он от любого,
Шаляпин русского футбола,
Гагарин шайбы на Руси!

И восемь строк из стихотворения о Гайозе Джед­желаве:

И как прекрасен твой, береза,
летящий по ветру листок,
прекрасен был удар Гайоза
«сухим листом» наискосок.
Когда в моей игре рисковой
Передо мной встает стена,
Я верю, «стенкою» не скован,
что пробиваема она.

Я не сказал Евтушенко, что «Футболу — Хоккею» посоветовали стихами не заниматься: редактору пола­гается что-то переживать в одиночку.

Спустя время еще звонок:

— Лежу в больнице и — что бы вы думали? — сочи­няю о футболе. Возьмете?

— Что сочиняете? — вяло интересуюсь.

— Статью! Только большущая, вошел во вкус. Присылать?

— Статью?! — Голос мой окреп.— Какой разговор, конечно!

И появилась в еженедельнике, в двух номерах, ста­тья Евгения Евтушенко «Играйте в гол!». Ее перепеча­тали в зарубежных изданиях, несколько лет ссылались на нее в письмах читатели.

После того как вышел номер с началом статьи, мне позвонили все с того же хорошо мне известного те­лефона и все так же вежливо и постно попросили ознакомить с окончанием рукописи. Несколько фраз после ознакомления рекомендовали опустить. И опять я ничего не сказал Евтушенко.

Как-то повстречались мы с ним на «Динамо». На следующее утро мне предстояло сдать обозрение для ТАСС, и вдруг мелькнуло:

— Женя, сочините четыре строки о сегодняшнем матче, я их вставлю в обозрение...

Что-то дрогнуло в его усталом лице с седеющими висками, просветлел, вскинул голову:

— Да? А что?

Мы разошлись по своим местам. Едва матч кон­чился, Евтушенко продрался сквозь толпу к ложе прессы, в поднятой руке листок:

— Не взыщите, не ахти какой был матч...

А в лице — озорство, ну совсем таким я помнил его на стадионе в далекие пятидесятые годы.

При счете мертвенном «ноль — ноль»
Я чувствую зубную боль.
В последнюю минуту гол
Футболом делает футбол!

Строчки по-репортерски точные: скучная игра разря­дилась под конец метким ударом, взбодрившим публику.

Неведомо чей карандаш из моего обозрения четве­ростишие вычеркнул. И опять я ничего Евтушенко не сказал.