Обогнувшие Ливию

Обычно тяжелые лодки для моря строились как уменьшенные копии большого корабля. Но недаром Астарт носил серьгу кормчего с тринадцатилетнего возраста. Он обладал неоценимым качеством идти неизведанным. Он отошел от знаменитого образца тирского грузового судна, крутобокого, короткого, тяжелого, но хорошо приспособленного к морской волне. По сути дела, тирский корабль — это скорее парусная галера с минимальным количеством весел. Финикийские кораблестроители были на верном пути к созданию морских парусников типа средневекового нефа, но традиции, освященные жрецами Мелькарта, запрещали менять геометрию паруса. Поэтому памятником морскому гению финикийцев стал не многомачтовый красавец-парусник, а громоздкое, тяжелое, укороченное парусно-гребное судно.

Астарт задумал свою лодку узкой и длинной, с низкой кормой и необычно высокой мачтой.

— Перевернется, — уверенно заявил один из мастеров царской верфи, — Мелькарт не допустит кощунства.

— Ради скорости, говоришь? — удивился другой. — Но быстрее ветра не поплывешь!

— А я хочу быстрее ветра, — ответил Астарт, любовно разглядывая торчащий, как ребра, шпангоут будущей лодки.

— Не гневи небо, дурень.

Астарт упрямо тряхнул головой и взялся за топор. Он не позволял прикоснуться к своему детищу даже Эреду.

Известные на весь мир седобородые кораблестроители столицы приходили по вечерам посмотреть на безумца, ухмылялись, плевались, сочувствовали «ослабевшему разумом юнцу», но все с нетерпением ждали, что будет дальше, как посмотрит на дерзкую выходку Мелькарт, Повелитель Кормчих.

ГЛАВА 8 Встречи

Однажды у лавочника-горбуна, известного торговца сластями, Астарт увидел старого знакомого — Лопоухого. Тот высунулся из паланкина, розовый, гладкий, без всякого выражения на лице. Горбун, кланяясь и заискивая, положил в паланкин целую корзину засахаренных фруктов, отказавшись взять плату.

Астарт подошел к паланкину, раздвинул занавески. Лопоухий вздрогнул, слегка побледнел, но заговорил приветливо:

— Если я не ошибаюсь, ты Астарт, да, да, Астарт из храма Великой Матери. Я вижу, боги к тебе благосклонны, если ты все еще здоров и невредим.

Лопоухий всегда, сколько помнил Астарт, выражался подобным образом.

Лопоухий, как Астарт и Ларит, был с рождения посвящен богине любви и воспитывался при храме. Тоже задирал евнухов, приставленных следить за поведением и мыслями будущих жрецов, плавал на плотах и мечтал о дальних морских путешествиях. Но битвы плотогонов— это было слишком рискованное занятие. К тому же Лопоухому было трудно тягаться с Астартом в мальчишеских забавах, а вторых ролей он не терпел. Может, поэтому он раньше других друзей Астарта отошел от ватаг, стал благочестив и благоразумен. Его начали ставить в пример другим, позволили прислуживать во время торжественных служений в храме. В то время, когда Астарт на зависть всем мальчишкам побережья получил серьгу кормчего, Лопоухий, словно ему в отместку, был возведен в низший разряд жрецов. Судьбы двух соперников разошлись. Впрочем, Лопоухому тоже завидовали…

— Лопоухий? Или тебя теперь зовут по-другому? — Астарт окинул взглядом дорогое убранство паланкина, рослых рабов с храмовыми клеймами.

— Зови меня адон Беркетэль, — произнес Лопоухий. Астарт невольно убрал руку с паланкина. Бывший приятель заметил смятение Астарта. Еще бы: Беркетэль— это фигура, с которой считались цари.

— Я слышал, — продолжал жрец, — ты ведешь себя недостойно, как и прежде. Неужели ты до сих пор не проникся благолепием и страхом перед людьми сильными и достойными?

Как ни ошеломительно было известие, что Лопоухий — жрец-настоятель, Астарт рассмеялся.

— Ты же сам боялся меня до смерти. Помнишь, когда ты предал нас, и я задал тебе трепку? Как же ты не помнишь? Ты за сладкую палочку и по злобе своей выдал, что мы таскали бревна из торговой гавани и унесли из храма много льняной ткани на паруса. Я вижу, ты и сейчас любишь сладкое.

— Не было такого, человече. За напрасные слова боги тебя покарают.

Горбун с почтением смотрел на Лопоухого, и с опаской — на Астарта: видимо, тоже не из простых смертных, коль в таком тоне разговаривает с самим жрецом настоятелем.

— Как же не было? — возмущался Астарт. — Хочешь я позову Эреда? Или давай отыщем Ларит, она-то рассудит, кто из нас плохо помнит. Ведь это Ларит унесла ткань из хранилища, помнишь? Завернулась во много слоев и прошла мимо стражи…

— Нет больше Ларит, — дружелюбно — ну чем не приятель! — сказал Лопоухий. — Боги отняли у нее силы и радость жизни, видимо, за прошлое, о котором ты говоришь. — Лопоухий ткнул носильщика палочкой из слоновой кости, рабы бережно понесли паланкин, мягко раскачивая его из стороны в сторону, — это нравилось господину. Затем, высунувшись из занавесок, закончил свою речь: — Как и все проклятые небом, она в храме Эшмуна. Тебе я предсказываю тот же конец.

Астарт задрожал от гнева: этот проклятый Лопоухий когда-то домогался внимания Ларит.

— Каков же ты, Лопоухий Беркетэль! — пробормотал он и, набрав воздух в грудь, крикнул на всю улицу: — И все-таки я тебе тогда всыпал!..