Обогнувшие Ливию

— Но ты нищ, финикиец! Ты не купил моего снадобья, не купил даже сыра и кикеона, напитка богов. Как же ты думаешь выкупить свою Агарь? — И не давая ему раскрыть рта, истошно завопил: — Эй, люди! Правоверные египтяне, подданные величества царя Верхнего и Нижнего Египта, Повелителя Азии, полубога, который будет богом после своей смерти!.. Этот фенеху нашел свою девушку. Он искал ее по всей земле, прошел страны варваров и дикарей, победил многих огнедышащих чудищ, покорил мечом- и хитростью страну, в которой живут одноногие и однорукие люди с головами, которые они прячут под мышками. О люди! Ему нечем заплатить за свою Агарь, ждущую его в доме Ноферхонх. — И склонившись к старухе, спросил: — Сколько просишь? — и тут же продолжал пронзительным голосом, словно всю жизнь был глашатаем: — Всего полста дебенов за красавицу Агарь, соберем великому воину Эреду, защищавшему Египет под Мегиддо, Кархемышем и Харраном, эти жалкие полста дебенов. Ну кто чем может, поделись! Кто больше, кто больше?

И грек, распаленный собственным красноречием вытащил из потайного кармашка в матерчатом поясе слиток серебра, бросил его на помост. Его примеру последовал наемник неопределенной национальности, который из рук цирюльника перешел в руки массажиста, а затем к прорицателю и толкователю снов. Он подошел к помосту и, ни слова не говоря, положил брусок металла достоинством в один ките с таким благоговением, словно это был по меньшей мере эвбейский талант. Потом кто-то положил гроздь винограда, пригоршню маслин, замусоленный папирус, перевязанный шнурком (оказался перечень снадобий от болезней живота). Больше даров не было. Толпа поредела и вскоре совсем рассосалась. Работорговцы посмеивались: чужеземцев в Египте недолюбливали, хотя без них не могли обойтись.

— Ладно! — закричал грек, топнув в сердцах, — из всех щелей помоста поднялась пыль. — Пусть боги Эллады покарают меня за расточительство и глупость, непростительную для эллина, но я дам этому дурню полста дебенов!

Растроганный Эред обнял грека.

— Ты настоящий муж, эллин. Я верну тебе эти проклятые дебены, чего бы мне это ни стоило. Клянусь Мелькартом!

В доме Ноферхонх было тихо и прохладно, свежеполитый земляной пол был застлан чистыми циновками из пальмовых листьев. На подставках и в нишах — статуэтки, бюсты, барельефы из фаянса, зеленого шифера, драгоценного дерева, пряно и тонко пахнущего.

Несколько фигурок богов, украшавших домашний алтарь, были из электрума, сплава золота и серебра. Перед алтарем стоял бронзовый жертвенник для сжигания кусочков пищи — дар богам, оберегающим дом, очаг и семейное счастье. Это новшество — жертвенник для сжигания — пришло из Ханаана. Ему следовали люди утонченные, элитствующие, подверженные иностранному влиянию и новым веяниям жизни.

Старуха успела хлебнуть пива и была навеселе. Припадая на одну ногу, стуча клюкой, таскалась из комнаты в комнату, кричала на рабов и домочадцев. Появившись неожиданно перед гостями, — они, сгорая от нетерпения, ерзали на циновках, — зашептала что-то, вытаращив глаза.

— Что? Что она говорит — вцепился в грека Эред.

— Говорит: идет красавица, о боги… Привели рабыню-сабинянку, разодетую, как дочь фараона. Старуха сама была взволнованна не меньше мужчин. Увидев, что Эред помрачнел и опустил голову, она рассердилась:

— Кого тебе еще надо, глупый фенеху?! Купец толкнул его в бок.

— Не она?

Эред поднял на старуху печальные глаза.

— Зачем ты меня обманула? Она совсем не похожа на Агарь.

— Хи! — с силой выдохнула старуха. Грек едва поспевал переводить ее слова. — Я привожу в свой дом людей вроде тебя, фенеху, ищущих неизвестно чего. Взглянув на эту сабинянку, они забывают обо всем на свете, словно у них отшибло память. Они ползают у меня в ногах, умоляют отдать ее им…

— Ну да, — добавил от себя грек, — она вытягивает из них все, и они становятся нищими… — И продолжал другим тоном: — И ты забудешь свою Агарь, только приглядись к ней, к этой красотке.

Эред воскликнул, чуть не плача:

— О боги! Почему люди издеваются над моей бедой!..

Вне себя, он схватил старуху за плечо.

— Пусти, фенеху, — сказала она сердито и крикнула греку, чтобы перевел.

Эред оттолкнул ее. Старуха поднялась с циновки. И только когда отыскала свою клюку, заговорила, вглядываясь в лицо Эреда. В ее голосе промелькнуло что-то похожее на печаль.

— Она сказала, умерла Агарь, хотя ее сделали красивой, — произнес, страдая, грек. — Умерла, не болея никакими болезнями, умерла оттого, что в сердце ее был ты…

Эред долго молчал.

— Я тебе не верю. Где Агарь? Почему я должен тебе верить?!

Старуха сердито заговорила, стуча клюкой о пол.

— Она клянется зеленокожим Осирисом, царем мертвых, что язык ее никогда не был так правдив, как сегодня. Девушка умерла. Ее завернули в кошму и зарыли в пустыне.

— Я хочу видеть, где ее зарыли! — воскликнул Эред. — Я разрою могилу, я увижу ее… И горе тебе, старуха, если ты меня обманула!

— Ладно, — проворчала старая Ноферхонх, — я пойду с тобой, несчастливец. О боги, как вы над ним надсмеялись — найти песчинку в кишащем человеческом муравейнике и снова потерять…