Обойма ненависти

К открытию выставки в галерее искусств Гуров опоздал. Но, наверное, это было и к лучшему. В начале обычно обмениваются речами, проходит официальная процедура открытия, представляют гостей, спонсоров, если такие имеются. А потом начинается кулуарное брожение. Именитые формальные гости разъезжаются с чувством исполненного долга и своего громадного вклада в отечественное искусство. Знатоки, коллеги и друзья кучкуются по залам с бокалами шампанского. Вот тут и нужно работать, не теряя времени на стояние за спинами приглашенных во время церемониальных речей.

Гуров побродил по залам, всматриваясь в весьма, на его взгляд, тривиальную живопись. Гости галдели, смеялись, доверительно беседовали, беря друг друга за лацкан, под локоток и понижая голос. Дважды сыщик услышал упоминание о гибели Павла Сенина, известного ценителя, эксперта и очень нужного человека. Странно, но сожалений в интонациях людей, близких к искусству, Гуров не слышал. Уловил досаду. Даже некоторую иронию в том смысле, что сколько веревочке ни виться… Кажется, гибель афериста, известного под кличкой Репин, взволновала многих, но не вызвала сочувствия и, самое главное, недоумения. Было ощущение, что его смерть многие считают закономерной. Никто не питал иллюзий по поводу несчастного случая или банального ограбления. Репутация – великая вещь.

Гуров увидел в зале чету Филипповых. Оксана была жизнерадостна, а ее супруг-художник откровенно скучал. Чем-то он напоминал сейчас рыбу, вытащенную на берег. Только он не рот беспомощно открывал и закрывал, а глаза. Такая лупоглазая рыба, которая не понимает, что она тут делает.

– Антон, Оксана, здравствуйте! – вежливо поздоровался Гуров, светски прикасаясь к локтям стоявших рядом супругов. – Светская тусовка?

– А вы тут какими судьбами? – искренне удивилась Оксана. – Разыскиваете украденные картины?

– Ценю юмор, – кивнул Гуров. – Однако, будет вам известно, сыщикам тоже не чуждо понимание прекрасного. И мы ходим по выставкам и следим за тем, что нового сказано в искусстве.

– Здесь ничего не сказано, – буркнул Филиппов. – Здесь повторенное тысячу раз. До оскомины.

– Странно, а мне понравилось. Хотя я, наверное, не настолько искушен в живописи, чтобы выражать свое суждение. Однако и моего неискушенного взгляда достаточно, чтобы понять, что здесь представлена живопись традиционного направления. Все эти пейзажи и натюрморты не более чем попытка фотографически передать то, что видит человеческий глаз. Никаких игр с восприятием красок, теней или света. Я не прав, Антон?

– Удивительно, но вы правы, Лев Иванович, – скучным голосом ответил Филиппов.

– Вы не представляете, как вы меня порадовали! – воскликнул Гуров. – Значит, я что-то все же вижу и понимаю.

– Мужчины, не будьте занудами, – укоризненно сказала Оксана. – Хорошие картины, светлые.

– Но за ними не видно художника, – возразил Гуров, уголком глаза поглядывая на Антона. – Вот полотно, а на нем отдельно стоящее дерево. И для нас оно дерево, и для художника, что обидно, тоже дерево. А возьмите Пикассо. Для него, скажем, лошадь – это не лошадь, а способ самовыражения.

Оксана удивленно прикусила губу, посмотрев на милиционера с некоторым уважением. Она и не подозревала, что фразу эту Гуров вычитал давно и запомнил специально для эффектного произнесения в таких вот случаях. Филиппов, наоборот, отнесся к словоблудию Гурова с сарказмом.

– Лошади, они и в Африке лошади, – усмехнулся он. – А вы, я вижу, тонкий ценитель. С претензиями. Тут много сегодня таких, вращающихся около искусства.

– Кстати, – серьезно вставил Гуров, – я среди этих вращающихся сегодня слышал мало оценок творчества выставляющихся художников, а больше сетований по поводу несчастья с Павлом Петровичем Сениным. Вы его знали, Антон?

– Вот оно что! – кивнул Филиппов. – Расследуете убийство. Я и не сомневался, что искусство вас мало интересует. Задавайте ваши вопросы. Был ли я знаком с ним? Так с Репиным были знакомы почти все, даже те, кто не имеет отношения к искусству. А то, что он аферист, знает вся Москва. Удивительно, что вы этого не знаете.

– Он приторговывал крадеными картинами? – сделав заговорщицкое лицо, спросил Гуров страшным загробным голосом.

– Не удивлюсь. Слава как о человеке, занимающегося мутными делишками, о нем широко шла. В определенных кругах, конечно.

Гуров покосился на Оксану. Женщина, казалось, совсем не интересовалась разговором мужчин. Она с большим интересом крутила головой, кого-то высматривая среди гостей выставки.

– А честно, Антон, – стал серьезным Гуров. – У меня сложилось впечатление, что Павла Сенина многие не любили. И вы тоже. Так ведь?

– А за что его любить? Он – лавочник от искусства. Наживался на искусстве самым бессовестным образом. Эксперт!