Оболочка разума

Как ни странно, все решил местный корифей Иван Лукич, чьего гнева пуще смерти боялось руководство из горздрава. Ведь что-то разрешить доктору Рыжикову – значит, рассердить великого Ивана Лукича. Но Иван Лукич как раз очень-очень обрадовался такой возможности и даже радостно захохотал.

– Дайте ему, дайте эту развалину! Пусть попрыгает без оборудования, без персонала, без руководства! Выделиться хочет? Пусть выделяется! Пусть попрыгает!

– Юрий Петрович думает, что у него хватит организаторских способностей! – Это, как всегда кстати поданный, голос Ады Викторовны, сладко журчащий в мохнатое ухо деда. – Он думает, что создать отделение каждый сможет. Что сможет догнать даже вас…

Пусть все на него смотрят, решил дать показательный урок Иван Лукич. Все молодые задаваки и зазнайки, которые приходят на готовое, не зная, каким оно достается потом и кровью, а потом рубят сук, на котором сидят! Фомы, родства не помнящие! (Родства-то не помнят Иваны, но себя Иван Лукич полоскать не мог и сделал пересадку Ивана, родства не помнящего, к Фоме неверующему.) Ни одного шприца ему не давать, ни клочка ваты!

Как ни странно, эта буря гнева все решила. Доктор Рыжиков стал владельцем роскошного замка в укромном уголке больничного запущенного парка, который ему заодно вменили благоустроить.

Он, радостный, ринулся в дело, но тут же снова увяз – теперь уже в больничном хозяйственнике Сансаныче. Сансаныч его охладил, посмотрев как на контуженного:

– Да вы что, Юрий Петрович! Это же только в план на тот год вставить собрались! Ваше счастье, что по капремонту провели, а не по капстроительству. Не знаю, кто это вас надоумил… Этот ремонтик знаете, во что нам обойдется? Вот амбулаторный корпус починим, а с марта – и за вас.

– С марта?! – воскликнул пораженный доктор Рыжиков, так как был разгар лета. – А как же быть до марта?!

– До марта? – Вопрос озадачил маленького и кругленького, как мячик, Сансаныча. – До марта… Что же я могу сделать, если нам до конца года уже ни одного кирпича, ни одной доски не положено! А все за горло берут! Всем позарез надо! Куда мне бежать?

Он схватился за голову и умчался туда, где в который раз за день прорвало водопровод и забило канализацию.

Самое большее, что вырвал доктор Рыжиков – это полтора человека из рембригады для обдирки внутренностей и всяческого слома. Это, конечно, была всем операциям операция. Доктор Рыжиков, чтоб не мотать душу, сам являлся туда, как не смену, а поскольку стоять и смотреть не умел, брал в руки лопату или ломик.

Поглядев на это, рембригада вскоре стала оставлять его подолгу одного. Он уже хорошо усвоил задачу: аккуратно складывать целые кирпичи, если таковые попадались, соскребать старую штукатурку, беречь целые доски и оконные рамы, в общем быть большим экономом.

В этой завидной роли его и застал самосвал, прикативший за мусором. Мусор высился огромной кучей, чуть не выше самого флигеля. Откуда чего набралось!

Грузчика самосвалу не придали, а водитель вылезать из теплой и сухой кабины на мокрую природу отказался.

– Ну, тогда я поеду… – сказал он в окошко.

Доктор Рыжиков взялся за совковую лопату. Водителя, черного и кучерявого парня, осталось только серьгу в ухо, тянуло на беседу. Он поглядывал назад, как какой-то там разнорабочий лез на Монблан скользкой грязи с торчащими осколками стекла, и заводил разговор:

– Что-то ты там в час по чайной ложке бросаешь, папаша! У меня обед на носу, а я еще ходки не сделал! Давай там подналяг!

Доктор Рыжиков молча подналягал, воюя с обломками досок, гнилой щепой, пылью и грязью, скользкой ручкой лопаты, необъятным и высоким кузовом.

– А что, папаша, у вас тут, в больнице, спиртяшка, говорят, водится? Нельзя пощупать? Я бы, так и быть помахал тут лопатой, если б ты сгонял… Знаешь небось их заначки… У меня даже склянка пустая есть, вот возьми, если тут не хватает.

Все разлезалось и рассыпалось. В плаще было жарко, а без плаща – мокро. Для святого дела доктор Рыжиков никогда спирта не жалел. И Сильва Сидоровна бы ему не отказала при всей своей стерильной скупости. А если бы еще увидела своего кумира за этим занятием с этой лопатой… Ужас! Убила бы обидчика. Но он не хотел ни заступничества, ни разврата. И мирно ковырял свой Монблан, подбадривая себя солдатушками…