Обольститель и куртизанка

— Ты все еще любишь ее, — не спросила, а заключила Оливия.

— Да.

— Меня это восхищает в тебе. — Отвернувшись, куртизанка наполнила два бокала вином из графина. — Наверное, твоя жена была замечательной женщиной. Тебе повезло.

— Да.

Эриту показалось, что с глаз его спала пелена. Господь благословил его великой любовью, а он долгие годы пытался бежать от этого чудесного дара, пусть и отпущенного так ненадолго.

Он взял в руки хрустальный бокал, наполненный вином. Оливия уселась на краю постели. Слишком далеко, чтобы Эрит мог до нее дотянуться.

Ее непринужденная грация, манера сидеть, поджав под себя ноги, скромно набросив пунцовый атлас на соблазнительные белые плечи, напомнила Эриту восточных красавиц в серале. Она была бесконечно притягательна. Бесконечно эротична. Бесконечно экзотична. Где бы она ни родилась.

Оливия отпила из бокала, не сводя изучающего взгляда с лица Эрита.

— Так почему ты бросил своих детей? Эрит поперхнулся и закашлялся.

— Какого черта, Оливия!

Выровняв дыхание, он потрясенно вскинул на нее глаза. Эта женщина на краткий миг погрузила его в сладкий сон. Ему следовало бы знать, что она не позволит ему долго блаженствовать.

— Похоже, чертов Монтджой только и делает, что треплет языком, — проворчал он, когда снова обрел дар речи.

— Перри рассказал мне все, что знал. Так он ошибся? Черт возьми, Эриту хотелось солгать, однако, сам того не желая, он ответил:

— Я не мог оставаться дома после смерти Джоанны. Мне невыносимо было смотреть на собственных детей, потому что каждый раз, глядя на них, я видел жену. Даже ребенком Рома безумно походила на мать. Это сходство ежеминутно напоминало мне, что жена мертва. Оно терзало меня.

На Эрита нахлынули воспоминания о первых месяцах после смерти Джоанны. Это время он всегда пытался забыть, но прошлое преследовало его, словно мстительный призрак.

Оливия наклонилась и положила руку ему на колено. Несмелое прикосновение ее руки заставило Эрита почувствовать себя более живым, чем когда-либо за последние шестнадцать лет, прошедших с того ужасного, трагического дня, когда его мир рухнул.

— Мне очень жаль, Эрит.

Даже ее голос смягчал боль. Как ей это удается? И как он будет жить без нее? Без ее исцеляющего волшебства? Эрит ощутил, как все глубже погружается в вязкую трясину безысходности.

Очень медленно, как будто этот жест способен был изменить все его будущее, Эрит накрыл ладонью руки Оливии. Она на мгновение вздрогнула, окаменела, но тотчас скованность отпустила ее. Казалось, между ними возникла незримая связь, куда более прочная, чем соглашение между куртизанкой и ее покровителем.

Эрит легонько сжал пальцы Оливии и заговорил:

— Рома и Уильям не виноваты, но мне казалось, будто я умер вместе с Джоанной. Самое ужасное, что мне некого винить, кроме себя, разве что проклятое упрямство моей жены.

— Что случилось?

Граф сделал глоток вина, чтобы набраться мужества; терпкий напиток смочил пересохшее горло. Эрит крепче сжал руку Оливии, спасительную нить, связывающую его с настоящим.

Оливия вгляделась в лицо лорда Эрита, мучительно подбиравшего слова, чтобы описать смерть жены.

Он заговорил тусклым, безжизненным голосом:

— Мы поссорились. Жена захотела прокатиться верхом после того, как сказала мне, что ждет третьего ребенка. Она всегда была отчаянной наездницей. Я никогда не встречал у женщин такой страсти к верховой езде. В светских салонах Джоанна вела себя как истинная леди, но в седле была настоящей амазонкой. Оба раза роды дались ей нелегко. Я волновался за ее здоровье, пытался оберегать.

В словах Эрита слышалась горечь, ненависть к самому себе и жгучая тоска. Душа его, существование которой Оливия так долго отказывалась признать, исходила болью. Эрит винил себя в смерти жены, он долгие годы жил с этой ношей. Оливию охватил стыд. «Надо было сразу догадаться», — упрекнула она себя. Перри рассказывал ей о смерти леди Эрит. Почему же она выслушала его так равнодушно, так бездумно? Ей довольно было голых фактов, подробности ее не интересовали.

Впрочем, тогда она была совсем другой женщиной.

Оливия понизила голос, стараясь скрыть бушевавшие в ней чувства.

— Конечно, она не послушалась и ускакала.

— Джоанна пришла в ярость, велела оседлать свою любимую кобылу и… — Пальцы Эрита сильнее, почти до боли, сдавили руки Оливии. Его кадык дернулся. Серые глаза потемнели. — Какая глупость! Я дал ей полчаса, чтобы она успела усмирить свой гнев, а затем отправился следом. Джоанна любила ездить через парк одной и той же тропинкой, и я знал, где ее искать, — Эрит немного помолчал и продолжил хриплым сбивчивым голосом: — Вернее, думал, что знаю.

— Эрит… — прошептала Оливия. Ужас и боль нахлынули на нее, сдавили горло, не давая вздохнуть. В немом сочувствии она сжала пальцы графа.

— Я отправился следом, чтобы вернуть ее. Свернул на узкую тропинку в лесу и… — У Эрита вырвался прерывистый вздох. — Должно быть, кобыла чего-то испугалась. Мы так и не смогли узнать, что произошло. Эта лошадь всегда была с норовом. Джоанна обожала лошадей, особенно своевольных, капризных, они приводили ее в восторг.