Оборотень

— Чтобы в богадельню отправили. Куда мы с ним теперь-то? Одна не ходит, другой не слышит. Кто нас теперь кормить будет? Так Аленка посылала… А там хоть супу горячего нальют…

Узнавать что-либо о Ветлугиной здесь было, пожалуй, бесполезно. Но Турецкий на всякий случай спросил:

— У вас какие-нибудь письма недавнего времени от дочери сохранились?

Удивительно, но старик расслышал.

— А, какие там письма, — сказал он, махнув рукой. — Левка все пожег на растопку. Как ее не стало, так совсем распоясался. Вишь, за три дня во что дом превратили. Теперь себя хозяином считает.

— Он вас не обижает, ваш племянник? — спросил Турецкий.

Старик снова не понял, и отвечать взялась мать.

— Ну как сказать «обижает»? С дружками там пьет, бузотерит, но к нам хулиганства не допускает.

— Может, его отсюда вон? Я могу устроить.

— Не надо! — испугалась мать Ветлугиной. — Его выгоните, кто ж кормить нас будет. Раньше Аленка присылала, а теперь, как ее нет… И раньше я посильней была, как-никак по дому ходила, готовила. И себе готовила, и деду. А теперь, как до нас эта весть дошла — я все лежу, у него — руки-крюки, одна теперь надежда — на Левку.

— Подозрения у вас какие-нибудь есть? Кто мог убить дочь? — спросил Турецкий.

— Какие тут у нас подозрения, — отмахнулся старик, — это у вас там в Москве подозрения.

— Лева, ваш племянник, из Москвы когда вернулся, не помните?

Старики принялись обсуждать, когда Лева ездил в Москву.

— Ну по крайней мере, до гибели или после?

— До гибели, задолго до гибели, — наконец проговорил старик. — Он в день, когда ее убили, тут в вытрезвителе сидел. Подрался с парнями, его и посадили.

Крепче алиби не бывает.

— А уж мы как узнали, так… — мать не договорила и залилась слезами.

— Может, собес поможет, — снова проговорил дед.

— Да какой собес! — воскликнул Турецкий. — У нее в Москве квартира осталась.

— Да что нам эта квартира, — махнул рукой Николай Фомич. — Она нас уж звала-звала, ездили мы к ней в гости. Не хочу я там жить, в этой Москве. Дышать нечем, стакана воды даром не выпьешь. Мы со старухой думали и так, и эдак И решили остаться дома.

— Да вы не понимаете, — сказал Турецкий. — Квартира приватизированная. А вы, как родители, ее единственные наследники. Можете ее продать и тут купите себе новый дом, а этот можете Левке отписать, если уж на то пошло.

— Ну разве что… — Николай Фомич еще не очень понимал, о чем говорит столичный следователь.

— В течение полугода после смерти вам надо подать на оформление наследства. Придется приехать в Москву.

— Так там налоги еще…

— Хватит и на налоги. Ее квартира стоит сорок тысяч долларов, это как минимум, — сказал Турецкий и вспомнил о бриллиантовых сережках.

Ветлугины ахнули.

— Вот что, Лева, — сказал Турецкий, когда распрощался со стариками и вышел в соседнюю загаженную комнату. — Я тут у вас в городе побуду кой-какое время, а потом из Москвы начну контролировать. Если что плохое случится со стариками, я тебя под землей найду. Ты меня понял? — Обещание из арсенала угроз, которыми пользуются уголовники, звучало от следователя по особо важным делам хотя и странно, но доходчиво. — Если деду придется в Москву ехать, деньги ты найдешь, понял? А дом, так и быть, уж тебе отпишут. Хотя, по-моему, ты этого не заслужил.

* * *

День уже заканчивался, но Турецкий хотел еще заскочить в городскую прокуратуру и отметить командировку.

Вдвоем с прокурором города, симпатичной украинкой, они позвонили начальнику собеса. Растолковали ему, в каком бедственном положении находятся родители погибшей Алены Ветлугиной, ставшей в последние недели почти что национальной гордостью. Тот обещал лично оформить доверенность на вступление в права наследства на кого-нибудь из своих сотрудников и отвезти в Москву и найти местного богатея поприличнее, кто бы мог оплатить сиделку.

Прокурорша уговаривала задержаться на день, намекала на красивые места отдыха, которые сохранились от партийных времен. Но Турецкий, почувствовав, что за день уже провернул все дела, стремился в Москву.

С помощью той же прокурорши он без проблем взял билет на самолет Симферополь — Москва, вылетавший завтра в два часа. К этому времени он как раз успеет, если выедет из Феодосии утренним автобусом.

На феодосийской части дела можно было ставить точку.

* * *

Темнело. С моря потянул прохладный бриз, и в воздухе запахло солью. Турецкий шел по притихшим феодосийским улочкам, размышляя о том, как хорошо и тихо тут живется после утомительной московской сутолоки. Мир да гладь да Божья благодать. Неудивительно, что старики Ветлугины не желали переселяться отсюда в столицу.

А тихо как! Турецкий остановился и прислушался. Вдалеке отчетливо различил шум прибоя. А ведь к морю он так и не сходил. Зря только Ира старалась искала мужнины плавки. Где-то на горе послышался лай собаки, ей немедленно ответило несколько других собачьих голосов. Откуда-то из увитого виноградом дворика раздался смех. Добрые, хорошие шумы небольшого городка.