Оборотень

Очень ловко и быстро он раздел Серёжу — опыт по этой части имелся. Да и одежды на нём почти что не было: футболка, шорты, плавки. Да ещё и без обуви, босиком. Мальчик дышал ровно, но в сознание не приходил — так и должно было быть. Спокойно, методично развернул Гриня и разложил на полу тряпочку со шприцом и ампулами. И сразу же — вторую, с кожаными футлярами. Раскрыл их, дав глазам увидеть блеск чудесной стали. Его любимый двадцатисантиметровый скальпель — один его вид заставлял дыхание учащаться, а рот наполняться слюной. Миниатюрный ланцет с обоюдоострым лезвием — устаревший инструмент, который хирурги теперь уже не используют. Но ему, Грине, он очень нравился и был полезен: им, как ничем другим, удобно вырезать укромные, замысловато вплетённые в тело кусочки… Скорняжный нож — изогнутый, как маленький ятаган, красавец, — Гриня приобрёл давно, по случаю. Как будто предчувствовал, что случаев этих ему судьба станет подбрасывать много.

Одним чётким движением сломав головку ампулы, Гриня медленно, с наслаждением заполнил жидкостью шприц, поднял руки, равномерно повёл поршнем вверх, выпустив из иглы тонкую струйку. Как всегда в такие минуты, перед ним ясно, как на экране, проступило лицо бабушки: сосредоточенно выдвинутый вперёд подбородок, прищуренные глаза. Такой она была, когда готовилась сделать ему укол. И что странно: лёжа перед ней на животе, он, обмирая от страха, одновременно мечтал когда-нибудь самому, вот так поднять руки со шприцом, нажать поршень — выпятив челюсть и сощурив глаза.

Голый мальчик уже лежал перед ним на животе. Гриня с нежностью подумал о себе: как он гуманен! Серёжа не испытает страха перед уколом, какой испытывал когда-то маленький Гриня — страх мышонка перед удавом. Серёжа ничего сейчас не испытает: он без сознания.

Гриня пробежал своими чуткими пальцами по ровненькому, чётко обозначенному позвоночнику мальчика. Мгновенно нашёл нужную точку в поясничном отделе. Игла вошла легко, точно, прямо в ликвор — спинномозговую жидкость. Теперь нужно немного подождать: тримекаин начнёт действовать через некоторое время. Под анестезией у мальчика отомрёт нижняя часть тела. Он не будет чувствовать боли, но при этом оставаться в сознании, хотя и несколько замутнённом. Это помешает ему делать какие-либо попытки активно двигаться. Но нисколько не помешает стать Грининым сотрапезником — это неоднократно проверено. Главное — нужная дозировка инъекции, точное место введения лекарства. А в этом он мастер высокого класса. Недаром семь лет, не считая детских впечатлений и навыков, проработал он в больнице. И не только в морге.

* * *

Второй раз осиротевшего паренька все жалели. Квартиры, вместо напрочь выгоревшей, ему не дали, но быстро переоформили на него, — как на единственного наследника, — бабушкин дом. Гриня был счастлив. Ему и не нужен был тот городской комфорт, который любила бабушка. Наоборот: он великолепно себя чувствовал за высоким забором собственного дома, в безлюдном саду, в сарае, превращённом в живодёрню. Да, за семь лет, прожитых тут, в окрестностях перевелись бродячие псы и одичавшие коты. Причём, он приманивал и отлавливал их так ловко, что ни разу никто из соседей не заподозрил приветливого, симпатичного мальчика-сироту в чём-то нехорошем.

Иногда Гриня варил или тушил мясо, но больше любил жарить на открытом костре, с дымком. И с каждым новым куском ощущал, как вновь и вновь входит в него живучесть кота, звериное чутьё пса, их ловкость, ярость, энергия. Но, как бы хорошо ему ни было у своих тайных костров и трапез, память его помнила и тосковала о вкусе человеческого тела. Того, единственный раз испробованного — бабушкиного. Как хотелось Грине вновь испытать «это»! Но страх пока был сильнее желания. Он боялся. Люди были сильны, умны, да и не беспризорны они, как звери, попадавшие к нему на костёр. Человека обязательно станут искать… Нет, не мог ещё Гриня решиться на «инкарнацию» в себя человека. Но он помнил, как когда-то, ещё маленьким, так же сильно боялся подступиться к собакам. А ведь преодолел этот страх, и теперь ни один, даже самый громадный пёс, ему не соперник. Придёт время, и он преодолеет свой страх перед людьми. А пока он, сын инкуба, отводил душу с котами и псами, да на работе, которую любил так же сильно, как и все прежние годы.

Конечно же, сразу после окончания школы он стал работать в анатомическом отделении. Его взяли туда без колебаний. И не только из сочувствия и в память о бабушке — он сам был ценным приобретением для морга. Многое знал и умел, ничего не боялся и ничем не брезговал, буквально всем интересовался, всё на лету схватывал, готов был сутками не выходить из лабораторий и секционных залов. О нём говорили с восхищением:

— Этот мальчик — просто клад! Может, он и в самом деле будущий гений патологоанатомии?

И врачи, и медсёстры, особенно поначалу, советовали ему учиться дальше. Завотделением позвал однажды к себе в кабинет поговорить.