Оборотень

У Тимофея не было сил перешагнуть через бездыханное тело. Он даже не услышал, как в комнату вошла бабуля, жившая по соседству: несколько секунд она стояла в дверях, шальным взглядом смотрела на человека, стоявшего с револьвером в руках, а потом из ее горла вырвался истошный вопль, и она выскочила из комнаты, захлопнув дверь. А еще через пять минут, ударами сапог распахнув дверь, в комнату ворвались четверо милиционеров. Они направили стволы Тимофею в грудь, и вор понял, что опера только и ждут повода, чтобы изрешетить его пулями. И тут ему вдруг неимоверно захотелось жить. У него перед глазами пронеслась вся его недолгая жизнь, голодное детство без отца и без матери, его шальная воровская юность с вечной необходимостью убегать, прятаться, рисковать, лихие молодые годы среди уркачей, братвы и блатных девиц. Он вдруг понял, что, собственно, еще ведь ничего и не увидел в жизни, что она, как скорый поезд, все время проносилась мимо, оставляя ему на придорожной насыпи лишь жалкие отбросы да горький запах паровозной гари.

Тимофей бросил револьвер себе под ноги и спокойно произнес:

– Что же вы стоите… товарищи? Вяжите меня! Я не сопротивляюсь.

– Жить хочешь, паскуда? – злобно процедил один из оперов – круглолицый краснощекий парень и с сожалением нехотя воткнул свой наган в кобуру – Ладно, поживи еще. Вяжите его крепче, братцы!

Глава 3

Суд, перед которым предстал Тимофей, был скорым. Судья, сухощавый мужчина лет сорока пяти, нудным, тягучим голосом приговорил Тимофея за убийство сотрудника НКВД к высшей мере наказания – расстрелу. В сопровождении четырех молоденьких милиционеров вор выходил из зала под осуждающие крики толпы. Но были среди присутствовавших в зале и его подельники. Каждый из них понимал, что это последнее свидание с Тимофеем и через некоторое время душа осужденного отлетит в мир иной…

Сутки приговоренный провел в камере смертников. Бессонной ночью в узкой комнатушке одного из подвалов Лубянки он вспоминал свою путаную жизнь.

Неимоверно хотелось жить, и оставшиеся два дня Тимофей воспринимал едва ли не как подарок Господа Бога. А ведь на воле он часто не замечал за картами или пьянством, как пролетают целые недели.

Когда через три дня звонко, нарушив долгую тишину, лязгнул замок камеры и четверо красноармейцев уныло, будто это им самим предстояло идти на расстрел, шагнули через порог, сердце Тимофея бешено забилось. Нет, просто так он не дастся, решил он про себя и, стиснув зубы, бросился на вошедших охранников: одного, ближайшего, он оглушил ударом кулака и вырвал у него из рук винтовку, другого отшвырнул ударом ноги в угол камеры и добил штыком, а двоих оставшихся расстрелял в упор. Возможно, тем самым он хотел вырвать у судьбы еще несколько часов жизни. Теперь он готов был драться за каждую секунду своего бытия. Имея в руках оружие, он собирался дорого продать свою жизнь. Через несколько часов дверь камеры резко распахнулась, и внутрь запустили трех могучих кавказских овчарок.

Первую бросившуюся на него собаку Тимофей проткнул штыком в момент прыжка, и она упала ему на грудь. Это уберегло его от страшных челюстей второго кавказца, который смог только располосовать зубами полу его рубахи. Отпрянув, Тимофей схватил винтовку за ствол, как дубину, и с размаху обрушил приклад на медвежью башку овчарки. Третий пес, которому мешали добраться до приговоренного две другие собаки, смог наконец броситься вперед, вцепился Тимофею в руку и повалил его на пол. Однако Тимофей подхватил винтовку свободной рукой и сделал ею выпад, словно шпагой. Острый трехгранный штык вонзился в собачье брюхо, горячая кровь брызнула Тимофею в глаза. Узник сделал еще один выпад, стараясь разодрать брюшину пса острием штыка. Пес разжал челюсти, заскулил и, неистово мотая головой и поджав хвост, забился в угол, волоча за собой шлейф кровавых внутренностей. Он скулил и дергался еще минуту-другую, а потом затих в луже собственной крови рядом со своими мертвыми сородичами. Все было кончено, но еще долго Удача судорожно сжимал в руках винтовку, ожидая, что в дверь ворвется еще какое-нибудь чудище. Однако в коридоре царила гробовая тишина.

Через полчаса Тимофей увидел, как распахнулся глазок в двери, и удивленный юношеский голосок протянул:

– В-о-о-т гад! И собак порешил!

Тимофею захотелось плюнуть в глазок, но стоявший за дверью человек словно почувствовал его желание и скрылся за толстой пластиной железа.

Тимофей сумел вырвать у судьбы еще немного времени и сейчас наслаждался существованием. Он жил! Прокушенная рука налилась болью, но если бы ему сказали, что ради жизни нужно пожертвовать обеими руками, то он смирился бы и с этой потерей. Восторг переполнял душу Тимофея. Он не обращал внимания на разбросанные по камере трупы солдат и собак.