Оборотень

Я жил в свежем бревенчатом доме, полном избяного тепла и невытравимого смолистого запаха. Дом крыт был тесом, охорошен резьбой и окружен просторным двором, в котором находилась не только скотина, но и кладовая с товарами. В амбаре у Меченого можно было купить и гвозди, и свечи, и пилы, и затвердевшие медовые пряники. Цены он брал божецкие, определен-ные миром, и свою торговлю считал служением миру. Я и впрямь не заметил у него особенной жадности, а уж скопидомства в нем не было вовсе. Весь свой прибудок, как называл он доход (в его речи было много старинных и странных, а порой и неслыханных слов), Меченый тратил на вещи, которые должны были стать любы жене. Он заразил ее страхами своей суеверной души и хотел разбавить их радостями, которые излучало бы зеркало в золоченом багете, медвежьи шкуры у кровати с блестящими шишками, швейная машина и самовар. Не жалел он жене также бумазеи, канауса, чесучи, платков и другой махнатуры (так называли здесь мануфактуру), которой полон был окованный металлической лентой, но никогда не запиравшийся - замков здесь не знали - сундук. И еще висела здесь очень старинная - во всяком случае, купленная им за старинную - богоматерь, обвитая ярко-зеленою пихтой - цветом надежды... Все это Меченый приволок в разное время из Киренска, из самого Киренска.

Но поездки по торговым делам не делали его снисходительней к внешнему миру. Тут Меченый был непримирим... Ведь сболтанная из разных смесей религия отягощалась еще его неотвязною верой в особый собственный рок. И я проявил много настойчивости, чтобы узнать, откуда эта вера взялась.

Оказалось, что в дом Меченых дважды проникало под разными личинами Зло...

РАЗОБЛАЧЕННАЯ ЛОШАДЬ

Историю первого случая я открыл, когда Ольга отгоняла свиней от огороженного кусочка земли. Делай она это с меньшей тревогой и страстью, я не обратил бы на огородик никакого внимания. А тут я присмотрелся и диву дался - на огородике ничего не сажалось. Он был приблизительно шагов на семь в длину, шага три в ширину, обнесен наполовину заплотом, наполовину частым плетнем. Зачем их поставили, было загадкой.

- Что тут такое? - с недоумением спросил я хозяйку.- Что вы здесь от свиней охраняете?

- Нельзя, чтоб поганились,- коротко сказала она и пошла в дом, ничего больше не объяснив.

Я понял так, что свиньям нельзя поганиться сорной травой, пробившейся в щели забора, но не понял, чем она отличается от прочего чертополоха вокруг...

- Отличается,- сказал мне Миша Онуфриев.- Разве вы не заметили, что там кол сосновый стоит. Это место - могила. Но только она без холма. Там лошадь лежит. При мне ее погубили, сразу как я приехал сюда. Смотреть было страшно...

И он рассказал мне, что эта лошадь, на которой отец Меченого пять лет пахал, вдруг однажды, когда он поехал на ней верхом за березовым соком, сбросила его, подмяла, стала топтать и приговаривать по-человечьи... Старик умер, а его дети казнили убийцу...

Мне и без того было не по себе в доме Меченого, где дух темных лесов смешался с уютом из мещанского пригорода. Этот дом казался мне самым чужим из всех, в каких приходилось живать. Непробиваемая угрюмость людей, никелированная пышность кровати и беззвучие, которое лежало кругом, напоминали о бесконечном пространстве, отделявшем меня от привычной земли. Но после рассказа Миши Онуфриева этот дом, поставленный два года назад, показался мне домовьем, в котором могло бы покоиться изможденное, злое и страстное лицо протопопа, если бы он не был сожжен больше трехсот лет назад. Нет, пожалуй, лицо Аввакума - если бы он встре-тился с Меченым стало бы умиротворенным и кротким. Но я-то, ровесник людей и событий, почувствовал себя в этом доме, как в мертвом...

Особенно тоскливо становилось мне в сумерки.

Тот день был отчаянно короток, вечер навалился плашмя и так рано, как это бывает только в лесной стороне, а свечка, которую дал мне хозяин, освещала только кусочек струганой пустоты моей комнаты и усиливала надвигавшуюся на меня темноту. Не было возле меня человека, с которым я мог бы разбить погостную тишину этой спаленки, не было книги, не было курева...

Я знал, что за стеной сидит Ольга, шьет при плошке что-то бесхитростное своему первышу и думает какую-то женскую думу. Знал, что тут же сидит на отрубочке у затейного столика Меченый (такого названия столика я ни раньше, ни после не слыхивал), положил перед собой набор ножичков и ловко вырезает из дерева зайцев, медведей и другие безделки. Вырезает он их от скуки по вечерам, когда темнота не позволяет делать что-нибудь по двору, и прихватывает потом эти безделки, едучи по торговле на пристань. Меченый сильно любит жену, но занять ее ему нечем, и все вечера молодые проводят в молчании, прерываемом только короткими фразами о молоке для кошек и сале для плошек...

Меня здесь гнетет одиночество...