Оборотень

Время текло в каком-то забытье. Взглянув на часы, он с удивлением понял, что уже половина первого. Глория все так же сидела в кресле и дремала. А он? Что делал он это время? Наверное, тоже погружался в манящие бездны, исчезал из своей телесной оболочки, чтобы, растворившись в космическом мраке, равнодушно смотреть на покрытую туманной дымкой Землю. Через силу он поднялся, заварил кофе, но вкус его вызвал у него отвращение, будто он пробовал яд. И Тим вылил чашку в раковину, глядя, как расползается черная гуща, приобретая очертания уродливого, смеющегося лица, подмигивающего ему одним глазом. «Квазимодо», — вспомнил он. Если им не был Хашиги, лежащий сейчас зеленым месивом на дороге, возле своего поместья, то кто? Какая теперь разница… Может быть, его и не было вовсе? Может быть, он — всеобщая галлюцинация пораженного мозга? Может быть, все мы уже давно живем в ирреальном, зазеркальном мире, а тот, настоящий мир отнят от нас вместе с нашим разумом?

Тероян вернулся в комнату и вновь долго смотрел на Глорию, испытывая необычную для себя нежность, сострадание, любовь. Всего лишь полчаса назад, когда он размышлял о смысле бытия, ему вдруг остро захотелось покончить с собой — лечь в теплую ванну и вскрыть вены, и уйти навсегда. Но сейчас он подумал: какой же чудовищной была эта мысль, на которую его толкнул дьявол, и как он виноват перед Глорией за одни лишь эти помыслы. Ему хотелось взять ее на руки и держать так, защищая от всех бед и напастей, а если им суждено умереть — то пусть они умрут вместе, и никто не переживет другого.

Как странно бежало время — было уже три часа. Тим включил радио, он пытался услышать какие-либо известия о том, что произошло на Медвежьих Озерах. Но новости были самые разные, только не те, которые он ждал. Словно все поместье Хашиги втянул в себя находящийся рядом с ним Бермудский треугольник Юнгова. Впрочем, те, кому не выгодно афишировать это, могли скрыть все. Очевидно, сейчас самым тщательным образом заметаются все следы.

— Так ничего и не слышно? — спросила Глория.

— Нет, ничего, — ответил он. — А может быть, мы и не были там?

Он продолжал крутить ручку приемника, натолкнувшись на московскую радиостанцию с оперативными новостями. Все то же: курс доллара вырос еще на два пункта, бомбежки на Кавказе и в Средней Азии, какие-то торжества в Москве по случаю вручения премий правозащитникам. Потом диктор объявил: «А теперь уголовная хроника. Найдена пятнадцатая жертва маньяка-Квазимодо». Тероян напрягся, чувствуя, как у него сжимается сердце. Диктор продолжил: «В Гальяново обнаружен ребенок, чье лицо превращено в улыбающуюся маску, а сам он, как и остальные жертвы этого преступника, лишен разума. Уже выяснено, что это сын полковника милиции Карпатова, который и вел следствие по делу Квазимодо. Рядом с ним, на том же пустыре найден труп его отца, Олега Карпатова. Пока компетентные органы не дали нам ответ: было ли это убийство или самоубийство. И еще одна новость из разряда криминальных, которую нам передали только что: в районе Мытищ произошла перестрелка между двумя враждующими группировками, терроризировавшими Москву и Московскую область. Одну из них возглавлял некий Алексей Зотов, более известный под кличкой „Мавр“, другую — Владислав Шелешев, звавшийся в преступных кругах „Шелем“. Оба мафиозных авторитета в этой перестрелке убиты. Коротко о спорте. В чемпионате Италии „Милан“ выиграл у „Лацио“ со счетом 4:1. И о погоде. Сегодня, двенадцатого июля, будет солнечно, ясно, температура воздуха двадцать один — двадцать три градуса…»

Тероян сидел не шелохнувшись, не спуская глаз с приемника, словно надеясь, что сейчас диктор извинится и скажет что-то другое. Но уже пошла веселая музыка, а писклявый певец стал уверять кого-то в своей любви. Он не видел, как Глория выключила приемник и села рядом, обняв его за плечи. Он находился в каком-то трансе, чувствуя, что сознание его блокируется. Руки дрожали, а сердце колотилось, как сумасшедшее.

— Тим!.. Тим!.. — позвала его Глория. Он повернул к ней свое лицо-маску. И лишь на миг мелькнули ее глаза.

— Тим, — повторила она, тормоша его за плечи. Но он не отвечал, не в силах выйти из своего состояния. Он понимал, что теряет разум, и ничего не мог с этим поделать. Сознание уходило из него.

— Тим! — крикнула Глория, а он услышал лишь какое-то отдаленное эхо, словно находился где-то высоко в горах, среди чистых и белых снегов, созерцая раскинувшийся под ним мир. Ему было спокойно там, наверху, и он с удивлением смотрел на Глорию. Он улыбнулся ей, а она почему-то ударила его по щеке. Зачем? Что это изменит? Если хочешь — поднимайся ко мне. Хочешь и мы прыгнем вместе вниз.

Глория ударила его еще раз, а затем прильнула к его губам, целуя их, кусая, вдыхая в него свою жизнь, всю свою душу. Она плакала, и его лицо было мокрое от ее слез. И он почувствовал, что сам плачет — вместе с ней.

— Ну наконец-то… — прошептала она. — Я так боялась… Он поцеловал ее, такую родную и близкую, спасшую его от безумия.