Оборотень

— Да, так вот, сегодня нам почитает свои стихи один молодой поэт — Касьян Беляника. Он, конечно, не принадлежит к высокому кругу, а скорее к моим подданным-простолюдинам, но ведь не происхождением же исчисляется дарование, не правда ли, друзья мои? — Тут опять грянул гром, и король вновь непроизвольно вздрогнул. — Ну что же, Касьян, мы тебя слушаем.

Со своего стула поднялся тот самый парень в подпоясанной рубахе и, развернув свои бумажки, стал что-то читать. Однако Перси слушал его вполуха, а гораздо больше наблюдал за королем Александром и «служителями муз», которые слушали выступление Касьяна довольно невнимательно, а на физиономиях у многих из них была заметна презрительная ухмылка. Один Александр напряженно внимал стихам, поглаживая Уильяма, лениво развалившегося у него на коленях. И лишь привычно вздрагивал при каждом раскате грозы.

Прочтя несколько стихотворений, поэт замолк и растерянно оглянулся по сторонам. Король первым захлопал в ладоши, и остальные нехотя подхватили.

— Спасибо, Касьян, — совершенно искренне сказал Александр. — Твои стихи очень созвучны тому чувству безысходности, которое на меня навевает и эта осень, и гроза, и мрак за окном… — Король тяжело вздохнул, обуреваемый своими, одному ему ведомыми тяжелыми думами. — Да, стихи очень даже недурны, хотя и не лишены некоторых недостатков… И я попросил бы вас, друзья мои, высказать свое мнение. Только, пожалуйста, — Александр опять вздрогнул от грома и тут же через силу улыбнулся, — не очень-то уж его ешьте.

Со своего места поднялся долговязый господин с лошадиным лицом, одетый в залатанный синий кафтан и не менее живописного вида колпак.

— Ваше Величество, я постараюсь без поедания, но, боюсь, не получится стишата больно уж слабые, — угодливо поклонился он в сторону Александра. И, повернувшись к Касьяну, продолжал: — Видите ли, любезнейший, в ваших стихах не чувствуется, так сказать, движения времени, движения мысли. Вам следовало бы поучиться у… — И тут странный господин принялся сыпать именами, совершенно незнакомыми Перси.

— Это наш главный мудрец, Диоген, — негромко сказал Александр и грустно добавил: — Милейший человек, только вечно его заносит во всякие заумствования.

— Диоген — это его настоящее имя? — удивился паж.

Король бросил на Перси неожиданно острый проницательный взгляд, но тут же вяло махнул рукой:

— Да нет, просто он живет в бочке, поэтому мы его так прозвали.

A Диоген разливался соловьем:

— Слыхал я об одном Великом Инквизиторе, у которого имелось весьма любопытное увлечение — встречаясь с молодыми прихожанками, он просил их поиспражняться себе на голову…

— Спасибо, мы поняли вашу мысль, — поспешно перебил его Александр. Диоген нехотя опустился на стул.

— Иоганн Вольфгангович, может быть вы, как истинный поэт, что-нибудь выскажете? — предложил король.

C места поднялся господин во фраке.

— Ваше Величество, — заговорил он с легким тевтонским акцентом, — их бин больше стихотворец, а не критик, но в стихах нашего юного друга есть что-то такое, я сказал бы, весьма удобоваримое. Я, конечно, в поэтическом смысле…

«Иоганн Вольфгангович — где-то мне встречалось это имя? — пронеслось в голове Перси. — Что-то очень знакомое…»

Не успел Иоганн Вольфгангович сесть на место, как вскочил еще один господин — в зеленом балахоне и с длинными волосами, завязанными сзади хвостиком.

— Это синьор Данте, — пояснил король, — малость грубоват, но какой одаренный!

Тем временем синьор Данте с лихвой оправдал данную ему характеристику — во всяком случае, в своей первой части:

— A я и не собираюсь его кушать, потому что не увлекаюсь дерьмоедством!..

Перси увидел, как побледнел Касьян, но тут вновь поспешно вмешался король Александр:

— Господа, уже поздно, пора ко сну. Но все же напоследок попросим нашего гостя прочесть что-нибудь еще.

Касьян Беляника развернул еще одну бумажку и с мрачной решимостью зачитал:

— Наши души прострелены, как решето
На пути отступленья — наложено вето,
А в награду за это — лишь маски шутов
И скандальная, горькая слава поэта.
Оттого, сам к себе обращаясь на вы,
Я заранее знаю фатальность исхода.
Берег тянет зеленые пальцы травы,
Но душа, словно камень, уносит под воду.
Оттого, душу продав в ломбард Сатаны,
Я лягушкой пою в примороженной луже:
Если песни мои на Земле не нужны
Значит, я в этом радостном мире не нужен…

Когда участники поэтического вечера начали расходиться из Залы, Александр жестом подозвал к себе Касьяна. Тот подошел и смущенно уставился на короля.