Оборотень

Все, что Фелисия знала и чему ее научила жизнь, вошло в ее мир в Венхауге. Она могла внимательно слушать споры на политические темы, но сама неохотно принимала в них участие. Ходила на выборы, но никто не знал, за кого она голосует. Однажды Фелисия проговорилась, и у Эрлинга создалось впечатление, что она голосует за правых, потому что ее в принципе раздражало любое большинство. Сам же по себе политический предрассудок, на котором строилось управление страной, был ей безразличен. Она вообще редко говорила о том, что не имело прямого отношения к Венхаугу и его обитателям, точно солнце и луна появлялись на небесах исключительно для того, чтобы служить Венхаугу, из-за чего создавалось впечатление, что метеорологи выходят за рамки своих обязанностей, когда говорят о погоде в других местах.

Петух под корытом

— Шестнадцать месяцев — долгий срок, — сказал Эрлинг, — но для тебя время как будто остановилось. Так молодо ты не выглядела даже сразу после войны.

Сердце Фелисии забилось сильнее, она откинулась назад и украдкой наблюдала за Эрлингом. Он сидел, положив руки на колени. Кожа на его руках потемнела от загара. Фелисия поискала глазами седину у него в волосах, но не нашла.

— Тебя не было здесь два твоих дня рождения, — сказала она. — Надеюсь, теперь ты поживешь дома?

Эрлинг разглядывал свои руки.

— Не надо ходить вокруг да около, Фелисия, — ответил он, не поднимая на нее глаз. — Я рад, что мы не стали говорить об этом ни вчера вечером, ни ночью, но ведь ты знаешь, что я лишь один раз уезжал из Норвегии на такой долгий срок еще до войны и никогда не испытывал желания повторить подобное путешествие. Если я теперь куда и поеду, то только в Скандинавии.

Они замолчали. На душе у Фелисии было тревожно, ей хотелось сломать лед, но она не понимала, о чем он сейчас думает. Иногда Эрлинг был непредсказуем. Она даже надеялась, что он не станет говорить о том, что сейчас занимало его мысли. Но ее нечаянные слова могли многое извлечь наружу.

Эрлинг заговорил, взвешивая каждое слово, ему хотелось расставить точки над І, не сгустив при этом красок.

— Ты прекрасно знаешь, что на этот раз я не по своей воле уехал из Норвегии, и уж тем более по своей воле я никогда не поехал бы к экватору. Просто я оказался вовлеченным в твои интриги, в результате чего мне пришлось согласиться на поездку и тогда подвернулось это выгодное место в Лас-Пальмасе.

Я не искал его. По своей воле я бы ни за что туда не поехал. Если бы ты все сказала мне прямо, я бы, конечно, уехал, но мне неприятно, что меня, ничего или почти ничего не подозревавшего, отправили именно в Лас-Пальмас. Ты сама сказала, что эта мысль пришла тебе в голову, потому что когда-то я уже был там, но то было давно, и я не считаю удачной мысль отправить мужчину куда бы то ни было только потому, что он был там раньше. Мне не было пятидесяти, когда я уехал туда, а сейчас уже пятьдесят один. Если бы мне было позволено самому выбрать место, где пожить, пока ты родишь еще одного ребенка, это бы не так сильно смахивало на ссылку. Я слышал, что ополоумевших петухов сажают под корыто, но ты придумала что-то новое. Канарские острова — прекрасное место, однако я с большим удовольствием посмотрел бы пирамиды или Мексику.

— Ты несправедлив, — прошептала Фелисия. — И сильно преувеличиваешь.

— Твоя непреодолимая потребность устраивать чужие дела — которые ты, как правило, устраиваешь весьма разумно и успешно, а иногда даже слишком разумно и успешно — проявилась и тут. Благодаря твоим усилиям все предстает в самом выгодном свете. У тебя врожденная склонность распоряжаться чужой жизнью, даже если при этом ты не преследуешь никакой собственной выгоды. Я просто не предполагал, что в пятьдесят лет окажусь в роли белого раба.

Фелисия вздрогнула. Глаза ее сверкнули. Она открыла было рот, но промолчала.

Эрлинг по-прежнему смотрел в землю, потом тихо проговорил:

— Прости мне последние слова, я так не думаю.

Фелисия молчала. И он продолжал уже спокойнее:

— У меня было достаточно времени, чтобы все обдумать. И, как бы там ни было, я здесь. И счастлив, что снова вижу тебя. А скоро увижу и Венхауг. Я прекрасно понимаю, почему ты так поступила. Ты просто не могла объяснить мне причину, по которой я вдруг должен был отправиться на экватор. Или давай скажем так: даже тень подозрения не должна была пасть на жену Цезаря. Ты всегда очень строго придерживалась некоторых правил.

— А кто меня этому научил? Сперва — ты, а потом — немцы!

— Вот теперь несправедлива уже ты, и не надо преувеличивать. Неужели ты всю жизнь будешь помнить о том, что случилось? Ведь прошло уже столько лет. Теперь 1950 год, а не 1934-й.

— Ты прав, однажды я обещала тебе все забыть, но понимаешь…