Оборотень

Тема вынужденного бегства, одиночества, всегда занимавшая Сандемусе, становится теперь одной из важнейших. Он охотно наследует Гамсуну, Унсет, Обстфеллеру, Ибсену, пестовавшим героев-одиночек. Правда, типичные персонажи Сандемусе более одиозны: беглецы, убийцы, шизофреники, художники. Но их, как и возвышенных героев, отторгает мещанская мораль, и за свою свободу и независимость они платят полнейшей изоляцией — интеллектуальной, эмоциональной, физической. Одиночество нимало не тяготит их, ибо они заняты самопознанием, а этот деликатный процесс не терпит шума, суеты и нарастающего шквала бытовых проблем. Однако война отрезвила Сандемусе. Он вдруг вспомнил о так называемом одиночестве в обществе, о котором писал обожаемый им Эдгар По, о том, что одиночество чревато патологией вплоть до ярости и немотивированной агрессии. Все без исключения герои «Былого», да и «Оборотня» страдают от непонимания, невозможности установить с людьми простые, понятные и до конца устраивающие всех отношения. Нарушения межличностного общения и есть модель войны, намекает Сандемусе. Как немотивированное убийство олицетворяет фашизм (ведь у отдельного солдата вермахта не было никаких личных причин убивать именно этого человека, более того, в некотором смысле оба они — жертвы войны). Стоит ли удивляться, что во всех послевоенных романах Сандемусе использует элементы детектива. С одной стороны, это именно тот жанр, где во главу угла поставлен прикладной психологизм. С другой, в детективе всегда две истории — рассказываемая и подразумеваемая, поэтому он идеально подходит для того, чтобы передать деление психики на сознательное и подсознательное (особенно если видеть в убийстве крайнее обострение психологических проблем агрессора). Но есть и третья сторона: детектив — это всегда игра с читателем, то есть вымысел такого рода, в который и верят, и не верят, как дети в Деда Мороза. А Сандемусе часто писал, что в идеале писательство должно постоянно балансировать на этой грани.

Сандемусе эта суггестивность давалась тем легче, что от рождения природа снабдила его удивительным свойством. Его неповторимость как писателя не в последнюю очередь объясняется тем, что он, человек двадцатого века, сумел сохранить мышление первобытного человека, живущего во времена создания верований и религий. Творить мифы для Сандемусе так же естественно, как дышать. Он непринужденно использовал народные верования для создания собственных мифов, моделирующих глубинные структуры жизни. (И проговорился в «Оборотне»: «Миф на тысячи лет старше формы, в которой он дошел до нас»). То есть он считал, что мифы регистрируют важнейшие законы жизни, а выражены они могут быть в Писании, сказке, трагедии Шекспира или романе Сандемусе. В «Мы украшаем себя рогами», «Клабаутерманне», отчасти и «Оборотне» только миф сплавляет воедино разрозненные части. Та же магия, что и тексты священных книг: берутся события и «определенным образом в глубине сердца связываются воедино. Но вылепить это единое целое может лишь писатель».

Добавим — лишь писатель того же типа, что Сандемусе. В его мире все двоится, нет грани между реальностью и сверхъестественным, зато у всего есть оборотная сторона или иная личина, большинство его героев утратили, пользуясь словами Кьеркегора, «самое дорогое для человека, самое ценное — объединяющую силу личности, свое единое, сущее Я». Для настоящего писателя такая двойственность — лакомый кусочек. В зависимости от темперамента можно стремиться сорвать с героя личину (как в настоящих детективах), можно выставлять напоказ внутренний мир, можно по-гессовски мудро стараться все объединить. Но есть еще один путь, бесконечно трудный, однако при удачном исходе приносящий автору ни с чем не сравнимое наслаждение — балансировать на грани предчувствия и предзнания. Гениальной игрой такого рода прославился Гамсун, изящно и мастеровито ведет ее Сандемусе.