Оборотень

Она подошла к нам ближе, с каким-то странным, напряженным выражением лица. Глаза у нее лихорадочно блестели. А потом резко подалась вперед, срывая маску. Тайрен присвистнул, я двинула его локтем в бок, чтоб заткнулся. Лица Сева я не видела, он спиной стоял, зато отлично видела, как герцогиню, полную терпимости, безнадежного обожания и готовности вытерпеть любые шрамы и уродства, теперь медленно, но отчетливо перекашивает от кучи непередаваемых чувств.

* * *

— Мне все равно! Слышишь? Мне все равно, как ты выглядишь!!

Лилиан вдруг резко рванулась вперед и содрала с него маску. Вырвала завязки с корнем. И замерла со сжатым в тонких пальцах фарфором, не отрывая от него взгляда. Ему хотелось закрыть глаза, закрыть лицо, притвориться, что всего этого не было. Но он позволил ей смотреть. Лилиан хотела видеть. Уже ничего не исправить и некуда бежать, сколько ни бей зеркала, ему не изменить свое отражение. Пусть видит, устало подумал он. Все. Закончено.

Он никогда бы не хотел встретить у кого-то еще такой взгляд. И такое выражение лица. Через пару мучительно долгих мгновений она закатила глаза и упала.

Йин медленно подошла ближе, попинывая носками сапог снег. Он обречено и зло посмотрел на ее склоненную белобрысую макушку, но вместо насмешки она сочувственно, сожалеюще пробормотала. — Я молчу, Сев. Я молчу.

Ей явно хотелось сказать хоть что-то, но в кои-то веки она никак не могла подобрать слов.

Он поднял герцогиню Эверскую на руки, собираясь занести в дом, но она неожиданно открыла глаза, посмотрела на него и дико, непередаваемо заорала. Вырвалась, царапая его одежду и с визгом кинулась к лошади. Поймать напуганную зверюгу сразу не удалось, и некоторое время дрожа от ужаса, она пыталась забраться в седло.

— Я молчу, Сев, я молчу. — явно желая утешить, бормотала рядом Йин, тоже наблюдая за тем, как затравленно мечется между лошадьми герцогиня Эверская, пытаясь хоть кого-то оседлать.

Лилиан снова посмотрела в его сторону, словно пытаясь понять, не обманывают ли ее глаза, и завизжала еще громче.

— Я молчу, Сев. Ты не волнуйся.

Она наконец влезла на лошадь и с ходу пустила ее в галоп. Он смотрел ей вслед долго и, пожалуй, с сожалением, с сожалением не о ней, а о себе. Перед его глазами стояло его одиночество, то, которое ему предстоит, одиночество пустых комнат, одиночество, не заполненных ничем вечеров у камина. Его одиночество, отделенное от остальных людей гладкой поверхностью фарфоровой маски. Люди не любят чудовищ, самое большее, что можно от них добиться, жалость. Если он не снимет проклятье, то что его ожидает? Одиночество, пустота и режущее, острее ножа, сострадание.

— Сев…

Он не пошевелился. Всадница почти скрылась из виду, но ее вопли и жалобное бормотание, скорее даже поскуливание под нос, не затихали. С его слухом он отлично их различал.

— Я молчу, Сев, я молчу. Я молчу, Сев. Ты правда не волнуйся.

— Да, умеешь ты впечатлять женщин, приятель. — сказал подошедший проводник.

Он почувствовал, как каменеет от ярости его морда и удлиняются клыки. Медленно повернулся к нему и долговязый парень едва увернулся от когтистой пятерни. Скорее чудом, чем благодаря реакции. Кто-то сзади обхватил его за пояс, уперся ногами, не давая качнуться вперед и завершить новый удар. Противник был совсем слабым, но он на мгновение отвлекся, и это помогло придти в себя. Пелена бешенства медленно спадала

— Да, не зря я молчала. — задумчиво пробормотала Йин, поднимаясь с мерзлой, покрытой снежком земли, посмотрела на Тайрена. — Эй, ты мой должник.

Севэриан хмуро оглядел ее, ища повреждения, которые мог в запале бешенства нанести. Нет, вроде все в порядке, бледная только немного. Йин внезапно зашевелила губами, беззвучно проговаривая прошлую фразу и просветлела лицом. — Ты мой должник! То есть ты мне жизнь должен… то есть теперь уже не должен. Я отдаю тебе этот долг и ты не будешь должен спасать меня, если что-то случится… — она взъерошила волосы и с надеждой прибавила. — Думаешь, фея на это купится?

— Увидим. — ответил он и задумчиво посмотрел в ту сторону, куда ускакала герцогиня. Закатное солнце щедро расплескивало последние лучи по городу, и первый снег казался красноватым, будто покрытым ржавчиной. — Увидим.

***

У него оказались глаза насекомого. Фасеточные глаза насекомого и жвала, выступающие в уголках губ, покрытые слоем хитиновой чешуи, они слегка шевелились, когда колдун говорил. Глаза Джарриго напоминали мертвые зеркала, которые сеть трещин разбила на десяток равных пятиугольных осколков. И в них Севэриан видел себя. Себя, оскалившегося, устрашенного, полного отвращения. Рот у колдуна был узким, почти безгубым, щеки впавшими и землисто бледными, подбородка тоже почти не было. На спине был горб, скрытый мантией, и при каждом движении слышался звук, словно костяные чешуйки терлись друг о друга под тканью. — Все сюда приходят что-то просить. Ты тоже пришел просить? — сказал он и улыбнулся. По крайне мере сделал нелепую и пугающую попытку. Жвала делали его рот почти неподвижным.