Оборотень (СИ)

«Уважаемый и достопочтенный сэр! Семь лет прошло с тех пор, как благодаря вашим убеждениям и посредничеству, отец мой согласился на то, что, я надеялся, будет моим спасением, как духовным, так и физическим. Я не знаю, могу ли я, ввиду вашей доброты, просить вас сделать ту же попытку и теперь. Мой отец объявил, что ничто не заставит его отпустить меня вторично за границу с моим дядей и утверждает, что условие было нарушено, вследствие посещения нами Папистских стран, и все мои уверения, что Московиты так же ненавидят папу, как и он сам, ни к чему не ведут. Он также считает, что сделавшись, по несчастью, его наследником, я должен оставаться дома, чтобы вырубать лес и наблюдать за пашней; и когда я умолял его, чтобы он дозволил мне уступить первенство Роберту, он только отвечает, что я уподоблюсь Исаву. Я написал дяде, который был для меня вторым отцом и которому будет жаль расстаться со мною; но я не знаю, удастся ли ему переубедить отца; и я умоляю вас, достопочтенный сэр, присоединить к этому и вашу просьбу; потому что я убежден, что пропаду окончательно, если вынужден буду остаться здесь.

Свидетельствую свое почтение м-рис Вудфорд и м-рис Анне. Я надеюсь, что первая находится теперь в лучшем здоровьи. Я остаюсь, достопочтенный сэр, ваш покорный слуга Перегрин Окшот. Писано в Оквуд-Гаузе сего 10-го октября 1687 г.».

Это была печальная новость, и д-р Вудфорд не знал, как он может вмешаться в это дело; кроме того, исполняя свои обязанности в соборе, он не мог надолго отлучиться, чтобы проехать в Оквуд по непролазной зимней дороге. Он мог только написать ободряющее письмо бедному юноше, а также другое – м-ру Горнкастлю, который, по новому закону индульгенции, имел теперь свою церковь.

Доктор поддерживал с ним знакомство, начавшееся с болезни Перегрина, и относился теперь к нему с большим уважением, рассчитывая, что он может повлиять на своего патрона. Прошла неделя и ничего не было слышно; наконец в дом доктора заехал другой посетитель, сам сэр Перегрин, на пути к брату, с большими неудобствами для себя, чтобы уговорить его оставить с ним племянника.

– Кажется, мой брат, – сказал он, – видел на своем веку достаточно боевой службы, чтобы понять, что его сын будет только еще лучшим сквайром, если побывает за пределами Гампширских болот и познакомится со светом.

– Не могу сказать, – отвечал д-р Вудфорд, – но я боюсь, что, по его мнению, чем меньше он будет знать свет, тем лучше.

– Это подойдет к неповоротливому парню, вроде умершего юноши, и того, каким, я надеюсь, ради моего брата, будет его меньшой сын; но что касается этого мальчика, то застой и пустота должны быть для него гибелью. Пусть мой брат оставит Роберта дома и отдаст ему Оквуд; я же позабочусь о Перри, как уже обещал.

– Было бы благоразумно с его стороны принять это предложение, – сказал д-р Вудфорд, – но трудно поручиться за благоразумие других.

– Это справедливо, сэр. Очень жаль, что я не мог поехать с Перри, но у меня на следующую неделю была назначена аудиенция у его величества, а брат требовал к себе сына безотлагательно.

– Я надеюсь, что вы убедите его, ваша милость, – сказала м-рис Вудфорд. – Вы достигли громадной перемены в мальчике, и я вполне понимаю, что вы привыкли смотреть на него, как на своего сына.

– Да, мистрис, к несчастию, – отвечал несколько разочарованным голосом посол.

Она посмотрела на него с сочувствием и проговорила тихо несколько слов, вызывавших его на откровенность, под влиянием которых посол оставил свою обычную сдержанность и сказал:

– О, вы были настоящею матерью для этого несчастного юноши! Я буду говорить с вами откровенно, потому что если мне не удастся побороть предрассудков моего брата, то вы можете для него сделать более чем кто-либо другой, и я знаю, что слова мои будут сохранены вами в полной тайне.

М-рис Вудфорд глубоко вздохнула, предчувствуя, что ей недолго осталось помогать кому-нибудь в этом мире, но, тем не менее, она слушала его с большим сочувствием и интересом.

– Да, вы внедрили в нем нечто такое, что может еще восторжествовать над этой странной натурой. Ваше имя действует как талисман, вызывающий к жизни лучшую часть его натуры.

– Конечно, – сказала она, – я никогда не смела надеяться, что его можно сразу и укротить и подчинить чужому руководству, но… – и она остановилась.