Оборотная сторона медали

Выйдя на палубу, Обри обнаружил, что на приватире уже укрепили мачты и теперь "Спартан" уходил в отрыв: распустив марсели, он делал не менее одиннадцати узлов против десяти узлов "Сюрприза", его форштевень отбрасывал впечатляющий носовой бурун, видимый даже с расстоянии в три мили.

— Все на палубу, — проревел Джек, и вниз понесся крик: "Подъем, сони, проснись и пой, ау, проснись и пой. Живей, живей, койки вязать и убирать".

Укрепить мачты дополнительными тросами — идея простая и очевидная. Джек часто удивлялся, почему так мало капитанов пользовались этим в штормовую погоду. Да, это требовало немалого времени, и прежде чем натянули дополнительные оттяжки, "Спартан" успел сильно отдалиться — теперь весь корпус скрылся за горизонтом (его можно было увидеть только на гребне волны) — и несся вперед под грудой парусов.

"Вот бы тресколов сейчас пересек ему курс, — подумал Джек, наставив подзорную трубу на противника, — пришлось бы ему рыскнуть".

Он отправил команду завтракать повахтенно и начал постепенно распускать паруса. Один за другим. Скорость возросла — даже звук, с которым корабль несся сквозь волны и ветер, поднялся на два тона. Уголком глаза Джек заметил, что все юнги и большая часть вахты левого борта столпились вдоль поручня наветренного борта и в проходе, грызя сухари и восторженно лыбясь от восторга этой головокружительной, пьянящей скоростью.

Но он также заметил (и это требовало незамедлительного внимания), что ветер усиливается и заходит все сильнее к зюйду. Это продолжилось и во время утренней вахты, и по мере того, как шторм все отчетливее приобретал направление с зюйд-веста, над морем заклубился туман. Рассвет и сам по себе серый, но теперь все указывало на то, что днем будет моросить дождь и видимость упадет, и хотя "Сюрприз" отыграл обратно одну милю уже к концу вахты (фрегат и вправду великолепный ходок в штормовую погоду), Джек сильно опасался, что если они не нагонят "Спартана" до заката, то просто потеряют его во мраке.

Более того, заходя все дальше, ветер в итоге задул в том же направлении, что и катящиеся валы, которые в результате стали еще выше, а когда кают-компания уселась обедать вместе со своими гостями, капитаном Обри и мичманом Говардом, волны и ветер уже колотили прямо в корму, и фрегат переваливался с кормы на нос с амплитудой в сорок один градус. К югу от мыса Горн присутствующие видывали ситуации и похуже, но все же это поубавило пирушке пышности.

Кают-компания намеревалась потчевать капитана черепаховым супом и прочими деликатесами, но огонь на камбузе давно потушили — как только сварили для команды соленую говядину, — и потому пришлось довольствоваться холодными или чуть теплыми закусками, в их число входили любимые блюда Джека — маринованная свиная голова и пудинг с патокой, который (как он говорил) лучше есть остывшим, чтобы не обварить горло.

— Вот вы говорили о злоключениях авторов, — обратился Стивен к Мартину через стол, — но никто даже не помянул беднягу Адансона.

— А знаете ли, сэр, — Мартин повернулся к Джеку, — что Мишель Адансон, выдающийся автор сочинения "Естественные семейства растений", которому мы столь многим обязаны, предоставил двадцать семь огромных рукописных томов, содержащих классификацию всех известных растений, наряду со ста пятьюдесятью — повторяю, со ста пятьюдесятью — другими работами, содержавшими описания сорока тысяч видов в алфавитном порядке, а также отдельный словарь с двумя сотнями тысяч слов, пояснениями, научными статьями, сорока тысячами рисунков и тремя тысячами образцов трёх царств природы — животного мира, растений и минералов. Он представил всё это, скажу я вам, в Парижскую Академию наук, и работы приняли с полным одобрением и уважением. Однако, когда этому великому человеку, в честь которого сам Линней назвал баобаб Adansonia digitata, предложили членство в Академии, незадолго до того, как я имел честь там выступить — оказалось, что у него нет ни целой сорочки, ни даже не драных панталон, тем более сюртука, в которых он мог бы посетить собрание. Упокой, Господи, его душу.

— Думаю, это очень нехорошо, — сказал Джек.

— А я хотел бы вспомнить Роберта Герона, — сказал Мартин, — автора "Утешений жизни". Эту книгу, как и множество других, более научных работ, он писал в Ньюгейтской тюрьме. Я переписывал его обращение к Литературному фонду, сам он был слишком слаб. Он правдиво заявлял, что работал от двенадцати до шестнадцати часов в день. Осматривавшие его врачи обнаружили, что он полностью потерял трудоспособность вследствие того, что они назвали "чрезмерными мозговыми нагрузками от длительного и непрерывного литературного труда".