Оборотный город

— С чего бы? — чуть пригнувшись, улыбнулся я. — Мы ведь вроде только-только познакомились и даже где-то подружились…

— С кем, с бесом, чё ли?! Да ихнему брату верить — себя не уважать! Ща как шмальнёт…

— И шмальну! — грозно раздалось сзади, после чего почти секунда в секунду грохнул выстрел!

* * *

Ну, по крайней мере, это была попытка выстрела, скорее похожая на взрыв новогодней хлопушки. Шибануло неслабо — мелкий бес стоял позади нас с круглыми глазами, всеми (то есть на всём теле!) волосами дыбом, вместо старенького ружья в руках у него теперь была забавная железяка в форме рваной ромашки с загнутыми, обгорелыми лепестками. Слов на нас он не находил, так, открывал и закрывал щербатую пасть, не в силах определиться с матерным эквивалентом переполнявших его эмоций.

Судьба твоя такая, парень, за оружием ухаживать надо, у нас в станице это была самая безобиднейшая шутка, и никто не обижался. Правда, пороли за неё-о…

— Пятачок протри, охранничек, закоптился весь, — дружелюбно посоветовал я. — И цветочек этот авторский в вазочку поставь, а себе взамен хоть сачок для ловли бабочек за хутором выпроси в арсенале. Всё больше толку, да и сам не покалечишься…

— Убью-у! — истерически заверещал бес, бросаясь на меня врукопашную. Но неудачно запнулся о собственный хвост, упал и был пристукнут сверху своим же ружьём.

— Пошли, ребята, — на ходу бросил я поднимающимся упырям. — Нам тут больше делать нечего, что смогли — наворотили…

— Я ищщё живой! — слабо донеслось из-под тяжёлого приклада.

— От ить неугомонный, — фыркнули два рослых красавца с длинными каштановыми кудрями, в чистеньких рубашках под расшитый пояс, штанах в полосочку и начищенных сапогах. Глядя на мой ошарашенный вид, оба парня гордо расхохотались: — Али не признал, хорунжий? Ну-ка соображалку-то включи, у нас тут, в оборотном мире, всё не как у людей. За порог шагнул, вот те и чудеса, лопушок…

— Да ну тя! Чё зря давишь на хлопца? Мы энто, Иловайский, мы. Не бойся, не укусим покуда, свои как-никак…

— Моня? Шлёма?!

— А то! — Они оба подбоченились и выгнули грудь.

— Но… как же такое, глазам своим не верю!

— От это правильно, — снисходительно кивнул тот, что повыше, значит, Шлёма. — Ты ж арку прошёл, а опосля её всё меняется. Мы теперя те видимся небось побогаче да покрасивше, а ты нам — чунькой затрапезною, немытою, нестриженой, неухоженной, неопрятной, непродуманною, не… Эй, чё сразу за саблю-то?!

— А ты его не заводи, — наставительно вступился за меня Моня, он вообще чаще держал мою сторону. — Чую я, пригодится нам энтот казачок, когда у Хозяйки права качать будем.

Я молча отвёл клинок от римского носа бывшего упыря. Действительно, что-то горячусь не по делу, нельзя так.

Спокойнее надо быть, уравновешеннее, а то хвататься за оружие при каждом удобном (неудобном) моменте явно дурной тон. Свидетельствует о перенапряжении нервной системы, беспочвенных страхах и неоправданной интеллигентской чувствительности, если не сказать слюнявости.

Мой дядя интеллигентов на дух не переносил, справедливо считая излишнее самокопание первым признаком вырождения нации. И в чём-то был прав… По крайней мере, все встречавшиеся мне интеллигенты (офицеры, врачи, студенты, учителя) обладали одной общей неприятной привычкой: они плакали над судьбой русского народа, но тут же на все лады кляли Россию, опуская её перед высокомерной Польшей, снисходительной Германией, безалаберной Францией и спесивой Великобританией!

Мы, казаки, смотрим на жизнь честней и прямолинейней, и если уж любим Отечество, то без условий и оглядок…

— Вот как дам по зубам обоим, если не объяснитесь, — невежливо начал я.

Упыри пожали плечами, и Моня, сделав знак идти за ним, попытался пространно всё рассказать. Меня оно не удовлетворило. В смысле всё равно туманно, невразумительно, ненаучно и не до конца…

— Тут ить мир другой, оборотный, и мы в нём, стал быть, другие. Кем захотим, теми и прикинемся. Воздух тута такой, чародейству весьма пользительный, а может, и излучение какое подземное прёт. Здеся нас от живых людей нипочём не отличишь!

— А я?

— Чё ты?

— Ну меня он зачем чунькой затрапезною обозвал? Я ж не изменился вроде…

— Ой, а ты ужо и губы надул, — насмешливо хлопнул меня по плечу кудрявый Моня. — Обиделся, аки дитё малое, вон уж и сабелькой мстить собрался. Да не чунька ты, не чунька, от зависти он тя поддел. Нам-то небось тока тут в красоте да богачестве щеголять, а наверху морду под личину не скроешь. Хотя чумчары, говорят, могут…

— Это те, что… — я выразительно ткнул пальцем вверх, — которых мне пришлось слегка покрошить в порядке разумных мер самообороны?

— Ага, тока зазря ты с ними так-то, — вступил в разговор второй упырь-красавец. — Чумчары, они злопамятные и долгопомнящие, теперя везде тя искать будут, покуда не решат!

— Чего не решат?

— Тебя! У них хучь носов и нет, а запахи чуют любой легавой на зависть…

— И что ж мне теперь, застрелиться от их любви?