Оборотный город. Трилогия

— Вставай, гад, и дерись как мужчина! — продолжала возмущаться она, отплёвываясь сушёными полевыми цветами.

Вместо ответа я молча наградил её второй охапкой, ну чтоб и дышать было чем, и не выбралась так уж сразу. На хрена ж нам в конюшне дохлая ведьма, пусть наиграется, утомится и валит себе подобру-поздорову. Не до неё сейчас, у меня ещё колдун Птицерухов непоротый…

— Я тебя… убью… — уже почти всхлипывала тонущая в сене мадемуазель Зайцева. — Подкрадусь… и всё равно убью… Сволочь ты, Иловайский!

Ну с этим как-то даже и не поспоришь. В том плане, что ладно бы она одна так считала, а то ведь сколько народу мне об этом говорит, начиная с собственного дяди и кончая распоследним бесом у арки в Оборотном городе. Приходится признать, что у них у всех есть для этого свои основания.

Под доносящиеся ругательства, шорох соломы, тихий ветерок я, честно говоря, и сам не заметил, как уснул. День был насыщенным, беготливым и хлопотным, организм просто отрубился в нужный момент, и спал я легко, безмятежно, сладко, без сновидений аж до самых третьих петухов! Но разбудили меня не они, а тихое пение моего денщика внизу, во дворе…

Не для меня-а придёт весна,
Не для меня Дон разольё-о-отся,
И сердце девичье забьётся
В порыве чувств
Не для меня-а…

Хм… странно, вообще-то такие печальные песни мы, казаки, поём перед дальним походом, когда знать не знаешь, а вернёшься ли… Или ему уже дядя рассказал, а я всё ещё не в курсе, что мы почти воюем. Тоже запросто. Сейчас оденусь по-быстрому и спрошу.

— Садись, ваше благородие. — Прохор подвинулся, освобождая мне место рядом на бревне и кивком головы указывая на миску с кашей, стоящую чуть поодаль и накрытую сверху ломтём ржаного хлеба. — Сам не буду, после вчерашнего кусок в горло не идёт. А ты давай налетай, с пустым брюхом не навоюешься…

— А с кем воюем-то? — Я охотно взял миску и слушал его уже с набитым ртом в тихой надежде, что мой денщик не вспомнит о вчерашнем. Ну, про тот неудобный момент, когда он видел во мне чечена и я его вырубил да связал. С Прохора станется и посчитаться…

— Войны нет, а жаль… Война — она, конечно, сука да стерва, однако ж суть людскую проявляет ярко. Кто те друг, кто враг, кто лишь рядится товарищем, а сам исподтишка бьёт.

— Всё не так было! — с трудом проглотив, праведно возмутился я.

— Вот и расскажи мне грешному, что произошло, — ровно кивнул он. — А то ить попросту так на сдачу челюсть скособочу, что в Оборотном городе за своего принимать станут.

Я отставил миску, выпрямился и как можно короче (чтоб не провоцировать) поведал всю правду о нашем походе на цыганский табор Птицерухова. Прохор слушал очень внимательно, не перебивая и опустив голову, словно православный батюшка на исповеди. Проявление неконтролируемых эмоций позволил себе лишь раз: когда я сказал, что он в меня выстрелил, старый казак сунул руку в карман, вытащил медный пятак и, не глядя мне в глаза, смял его пальцами в трубочку.

— Видать, ноне мне перед тобой вину замолить надобно. Не искал стыда на седины, да попал к чёрту на именины. Не гадал, не верил, был глух как тетеря. Ну и ты, конечно, прости меня грешного…

Я быстренько кивнул, охотно прощая его от всей души и тишком заминая ту часть печального повествования, где мне пришлось треснуть его по голове. Развивать, ей-богу, не стоит, Прохору эти воспоминания настроения не поднимут, да и мне чести не прибавят — велика ли наука на собственного денщика руку поднять?! У нас такое не поощряется…

— Ладно, паря, я извиняюсь, проехали да забыли. А скажи-ка теперь лучше, что за девка хроменькая от тебя с сеновала выскочила? Я вчера прихожу, покачиваясь, а она едва ли не у меня между ног да на всех четырёх — шмыг! И рассмотреть-то толком не успел… Но вроде как хороша, кудри рыжие, платье с вырезом, под благородную косит?

— Так то ведьма. Фифи зовут. У неё ещё с прошлого раза на меня недержание…

— Небось не за то подержал?

— Прохор, она ведьма, — напомнил я, дабы в корне пресечь все его весёлые инсинуации по этому поводу, но поздно. Ему дай волю — разыграется, потом только оглоблей по папахе и остановишь…

— Чем те ведьма плоха али они без греха? Ведьмы — тоже бабы, на передок слабы, под подол подпустят — так небось не укусят!

— Прохор, забодал…

— А чего стесняться-то? Сделал дело — молодец, ить не с ней же под венец. А обидел отказом — проклянёт, зараза!

Что я мог ему ответить? Что благодаря плевку в глаз вижу истинное лицо этой рыжеволосой «красотки», а оно настолько неприглядное, что и вспомнив плевать хочется…

В овладевании волшебным зрением есть свои несомненные плюсы, то есть, в какие одежды ни рядилось бы зло, какие маски ни клеило, какое лицо себе ни рисовало, — ты видишь неприглядную правду, и обмануть тебя нельзя! А с другой стороны, хоть кто-то задумывался, а каково это всегда видеть неприглядную (во всех смыслах) правду? Мир без иллюзий вполне может оказаться войной. Недаром у нас на Дону мудрые старики говорят: «За каждой улыбкой — зубы…»