Оборотный город. Трилогия

— Да, голова у него крепкая, сотрясать нечего, а от шишки разве что папаха пару дней криво сидеть будет, — вежливо поддакнул я, потому что ответить по существу было нечего.

— Не знаешь, стало быть… Эх ты, а ещё характерник!

— Вот-вот… — пьяно донеслось из-под стола. — Именно это нам… и… ин-тересно… Характерник! Это надо как следует… надо…

Жандарм попытался встать на колени, стукнулся лбом о ножку стола и вновь захрапел.

Мы с дядюшкой тревожно переглянулись. Неужели весь сыр-бор из-за таинственных возможностей характерника? Не меня лично, а характерничества вообще как непонятного и неизученного научного явления. Ведь если эти институтские умы из далёкого будущего уже с нечистой силой дружбу водят, так что с миром станется, когда они ещё и характерников под себя подомнут?!

И не успела одна и та же нехорошая мысль забрести к нам в головы, как из открытого окна показалась чья-то рука, сжимающая длинноствольный пистолет. Я грудью закрыл дядю, но выстрел предназначался не нам. Серебряная пуля вдребезги разнесла голову несчастного беса! Ловить кого бы там ни было посреди ночи под лопухами и заборами — дело тухлое…

— Сами живы, дак уже и слава те господи, — философски резюмировал мой героический родственник. — Всё одно никто б нам не поверил, что мы тут с нечистью бесовской дрались.

— Согласен, все бы решили, что наш генерал до чёртиков напился!

— Иловайский…

— А что, обычное дело, все поймут!

— Заткнись, я кому говорю…

— Поллитру из шкафчика достать, нервы успокоить?

— Достань! — окончательно взбеленившись, рявкнул дядя. — И пошёл вон с глаз моих!

Я щёлкнул каблуками, достал заветную бутылочку и быстро вышел вон. Дальше бежать следовало быстро, потому как в неустанной заботе о дядюшкином здоровье я уже третий день как вылил из бутылки водку, заменив оную чистой колодезной водой. Нет, вот на самом деле, зачем ему в его годы столько алкоголя? Это ж страшно вредно для печени, да и на мозгах отражается…

— Иловайски-и-ий, мать твою!!!

Ну вот, я же говорил…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЗУБЫ НАВЫЛЕТ!

Ночевал на конюшне, подальше от дядюшкиного гнева, без надёжной опеки верного денщика. Рухнул под навес, на сеновал, ни о чём не заботясь и ни на кого не оглядываясь. Знал, что Прохор здесь, что он тоже спит, но махнул на всё рукой. Спал без снов, аки дитя малое. Если бы в ту ночь хоть кто-то из многочисленных желающих прокрался меня убить — его труды увенчались бы полной викторией! Зарезать спящего хорунжего было проще простого, но никто не пришёл. Бесы-людоеды более белый свет не коптили, сбежавший толераст Жарковский носу не показывал, его пылкая госпожа хромая мадемуазель Зайцева тоже как-то не спешила светить рылом посреди села при полной луне.

Запах соломы чуть сладковатой негой щекотал ноздри, хруст травинок под ухом нежно убаюкивал, ночная прохлада освежала голову и успокаивала нервы. А я, оказывается, не железный? Я тоже могу уставать, совершать ошибки, испытывать боль в мышцах, валиться от изнеможения и… стресса. Это новое слово, им Катенька обозначает степень крайней нервной истощённости организма с неадекватной реакцией на экстремальные ситуации, вот! До этого дня мы, донские казаки, ни о каких стрессах ни сном ни духом не слыхивали…

Рано утром, с первыми петухами, меня разбудил мой суровый денщик.

— Кто рано встаёт, тому Бог даёт! А Бог не Ерошка, соображает немножко — кому рубль, кому копейку, кому быка, кому индейку, кому злата ларец, кому полный…

— Пушной северный зверёк, — не задумываясь, угадал я.

— Да ты знал, — досадливо поморщился Прохор, протягивая мне расшитый рушник. — Давай-ка умывайся да завтракай. Хочешь, песню запоём?

— С чего бы?

Этому нехитрому трюку я научился у еврейского чёрта-коробейника. Схемка вроде бы предельно простая: тебе задали простой вопрос, а ты на него вопросом и ответил. И вот уже не ты ответчик, а твой собеседник, кем бы он ни был и какие бы права ни качал. Надо будет на дядюшке поэкспериментировать. Прохор — это уже пройденный этап, для чистоты эксперимента надо так ещё с двумя-тремя подопытными кроликами поприкалываться…

— Мы куда-то спешим? — ещё раз уточнил я, не получив ответа на первый вопрос:

— Царский указ провозгласили: через шесть денёчков на войну идём! Чтой-то Польша опять бузить стала, не дала им война восемьсот двенадцатого года разуму, вновь шляхта поднимается, свобод да вольностей требуют!

— И чего в этом плохого? Надо научиться уважать права каждого народа на своё волеизъявление и самоопределение!

— Это верно. Кто ж спорит? Вот они за свою свободу себе уже всю Малороссию требуют, от Львова до Киева.

— Охренели, что ли?!!

— И смены православной веры на католическую…

— А по сусалам нагайкой?! — окончательно вспыхнул я.

Нет, ну любой терпимости и пониманию есть предел. За этим пределом лично мою голову заволакивает розовая мгла, и я готов лететь с саблей наголо против всех великопольских эскадронов, рубя в капусту встречного-поперечного пана!