Оборотный город. Трилогия

— Отвяжись, любимый, видишь, твоя голубка-ласточка-птичка-рыбка очень занята-а… Ап! Всё! Эта дрянь уложилась в полторы минуты, чтобы скопировать всё, абсолютно всё, что есть у меня на компе. Включая запароленные файлы, где у меня шаловливые фото (делать было нечего, так, дурью маялась, типа Памела Андерсон и всё такое, тебе не интересно)…

— Мне интересно!

— Облизнись, ещё не время. Потом сама покажу, — выгнула одну бровь Катенька, вытаскивая из волшебной книги шпионскую штучку. — Бесценная вещь, себе оставлю. Спасибо, что принёс, дай чмокну!

Я послушно подставил щёку и дёрнулся: у меня ж там люди больные, лекарь неизвестностью мается, в полку вот-вот карантин объявят, а нам через неделю на войну! Но мне-то уже известно чудодейственное лекарство, и я, как последний дурак, здесь штаны просиживаю, вместо того чтоб людей спасать?!

— Точно, — правильно поняла мои мысли свет мой Катенька. — Дуй к своим, спасай всех, кого можешь, а не успеешь, убей себя об стену! Шутка, выпей яду! Тоже шутка, дурацкая, албанский в юные годы прилипчив как не знаю что… Двигай в темпе, лучше через кладбище. Сейчас предупрежу местных, чтоб не высовывались.

Я обнял её на прощанье, поклонился в пояс и побежал. Кубарем скатился вниз по лестнице, пролетел через двор под счастливый лай и визг адских собак и выпрыгнул за ворота. Дорогу я знал, тело молодое, сила плещет через край, до арки добегу минут за пятнадцать, плюс-минус. А вслед мне летело многократно усиленное динамиками на весь город грозовое:

— Ахтунг, ахтунг! Говорит пресс-служба вермахта, оберфюрер Кетрин Кинн. Шнеле, шнеле, айн, битте, аусвайс, их бин цюрюк, хенде хох, швайн, арбайтен, цвай, драйн, капут! Короче, перевожу для неарийцев: Иловайского не трогать, усекли?

Судя по быстро исчезнувшим с улиц прохожим и лихорадочно захлопывающимся дверям и окнам, то, что надо, услышали все. По крайней мере, мне ни разу не пришлось ни с кем здороваться, ни от кого отмахиваться, никому не давать в рог и увёртываться от недружелюбных объятий. Даже храбрый бес у арки, которому и сам чёрт не брат, при виде бегущего меня просто закрыл глаза ладошками, и близко не потянувшись к ружью. Когда нужно, Хозяйка могла быть очень убедительной. Не знаю, что она тут творит в моё отсутствие, но боялись её нешуточно.

Наверх по винтовой лестнице поднимался уже помедленнее, ноги устали. Нажал рычаг, вылез из могилы, отряхнулся, аккуратно прикрыв всё за собой и присыпав щель песочком. Уф, сто лет не выбирался из Оборотного с таким спокойствием и комфортом. Обычно всё в спешке, суете, погоне, выстрелах в спину, угрозах и проклятиях всех мастей. Но что самое приятное, на окраине кладбища, у той самой берёзы с дуплом, меня терпеливо ожидал мой верный денщик.

— Давно сидишь?

— Не очень, дело-то не к ночи. Пришёл до обеда, хотел побеседовать, поболтать немного про одну недотрогу, что из твоего дяди шута ладит!

— Ух ты! — восхитился я, присаживаясь рядом с ним на травку. — Неужели и вправду всё так запущено?

Прохор сочувственно покачал бородой, вынул из-за пазухи чистую тряпицу и развернул передо мной скромную трапезу — ломоть ржаного хлеба, два варёных яичка да луковица.

— Ешь покуда. У Катеньки своей, что ль, такой шашкой разжился?

— Не-а. — Чавкая, я развернул «подарок» грузинского батюшки рукоятью к Прохору, и он неспешно вытянул клинок. — Отец Григорий одолжил на время. Дамасская сталь, Аббас-Мирза, ей уже два века, а она до сих пор как лоза виноградная!

— Шашка знатная, — не лапая лезвие пальцами, признал мой наставник. — Весу и не ощущается совсем, и руку в ударе сама ведёт. Вот только думаю, не кавказская это работа. Видишь желобок вдоль обуха? По сути, он не нужен, толку в нём ноль, выпендрёжность одна. Однако так вот немецкие мастера из Золингена свои изделия украшали. Мелочь незаметная, но почерк автора хранит…

— Так что, наши горцы у немцев себе шашки покупали?

— По-всякому было. И сами ковали, и у немцев да итальянцев брали. Саму сабельную полосу выкупят, а уж точили и украшали здесь кому как угораздилось. И вот тебе мой совет, хлопчик, ты энту шашку не отдавай!

— Да я и не собирался…

— Растёшь умом, — хлопнул меня по спине старый казак, возвращая клинок в погружные ножны. — Отцу Григорию, морде нечистой с профилем козлиным, мы чё-нить равноценное в обмен сыщем. А ты расскажи-ка, что там у тебя в Оборотном было?

— Ничего особо интересного, — соврал я. — Лучше ты расскажи, что у нас в полку с этой жёлтой заразой и с чего моего нежно любимого дядюшку так резво понесло в сети Гименея? Чего он там не видел?

— Не кончится добром, раз толкнул бес в ребро! Он уж стихами пишет, на портрет её дышит, а ей, воображульке, всё балы да танцульки…