Оборотный город. Трилогия

— Серьёзно, вот так и сказала?! — не поверил своему счастью я.

Упыри закивали.

Моему внутреннему взору предстала трогательная картина — кареокая Катенька в белом платье, под персидской фатою, встречает меня караваем хлеба, стопкой немировской водки, долгим поцелуем в уста и прощением, дескать, ладно уж, кастрировать я тебя не буду. До чего ж приятственное зрелище-э…

Далее мы шли полутёмным проходом почти бегом, на ходу обсуждая произошедшие в Оборотном городе события. Когда мы с денщиком так ловко ушли на белом арабском жеребце, Хозяйка «впала в ярость»! То есть, по словам очевидцев, обернулась бурей с громом и молниями и, дождавшись, чтоб все попрятались, без проблем вернулась в свой дворец, за кованые ворота.

Местные преисполнились к ней ещё большим уважением, преданно шепчась, что «ежели б не Хозяйкино чародейство, так тот казачок убийственный, поди, и город бы с краю подпалил, всех ведьм, вне возрасту, по три раза опозорил, а бесов рогатых по музеям в спирту запродал!». Ведьмы, правда, почему-то огорчились, но все прочие были рады, что обошлось… Пели и плясали.

Моня и Шлёма, как мои принародные заступники, отделались устным порицанием. Могли бы и побить, планировали даже, да прособирались и забыли…

Наутро город уже жил прежней жизнью. Павлушечка (идиотское имя для громилы-мясника!) пытался выбраться наверх в поисках новых поставщиков мяса, но, ещё не дойдя до окраины, выдохся и, тяжело дыша, поплёлся обратно. На меня он по-прежнему в обидах, хотя сформулировать их чётко не берётся. Обижен, и баста, но если сам вернусь, извинюсь за всё и лягу на плаху, то в один миг всё простит и нарубит так, что приходи кума любоваться!

Отец Григорий от души ждёт в гости. Ему вчера новую чачу с Кавказа доставили, шесть бутылей, аромат на всю церковь, он алкоголем святую воду заменяет, и народ к религии тянется. Бабка Фрося особенно, там она заливает за воротник и сбивчиво молится Азазелу, с горючей слезой о неблагодарственном хорунжем.

Сама Хозяйка, разумеется, обо мне бы и не вспомнила, если бы не мёртвый чумчара на площади…

— Понимаешь, казачок, мы ить хоть тоже нечисть, а без разумных законов и нам сосуществования нет. Меж собой грызться зачнём, да сами себя и истребим, всем людям на радость. А от того сама мировая гармония может наискосяк порушиться, ибо без Иню Яня нет, слыхал о таком? Так вот, чумчары, они сами пришлые, у себя ужиться не смогли, так до нас гадить лезут. Зато в Оборотный город им спуску нет! От первого дня, от кладки крепостной, от указов демократических — не пущать чумчар! А тут лежит сам в одних лохмотьях, ровно спит, руки крестом раскинуты, на горле дыра… Жуть-то какая, а?

Ну, жуть не жуть, не знаю. По мне, так у них там и своих уродов — ни в одну кунсткамеру не вместишь. Чем эти тех лучше, тоже непонятно. Радоваться тому, что наша нечисть — она своя, местная, российская, может, и патриотично, да глупо. Не для того их Господь терпит, чтоб мы ими умилялись. Суметь бы Катеньку на свет божий с работы её научной вытащить, и не искал бы другого счастья. А покуда иди, казачий сын, помогай, если кто просит, отказывать грех… Да и самому интересно!

* * *

Меньше чем за полчаса дорога вывела нас к невысокой каменной арке. Неизменный бес-охранник сразу же выставил ружьё и грозно заявил:

— А ну стой, гости нежданные! Становись в ряд, кого выберу, по тому и шмальну!

— Сдурел, чё ли, служивый? — праведно возмутился Шлёма. — Мы по Хозяйкиному указу самого хорунжего в город ведём, а ты нам перед носом своей пищалью трясти?!

— Это ружьё!!!

— А то мы не поняли, пропускай давай!

— Ты чё, упырь? — Забуревший бес разом выпрыгнул из-за арки и, отставив оружие, приблатнённой походкой двинулся к нам, на ходу засучивая рукава. — Ты на кого хлеборезку раззявил? Ты на чё нарываешься приказным тоном? Ты у меня щас с одного пинка Пасху вспомнишь фальцетом, я ж тя… Упс!

Бесы, конечно, очень храбрые, но не настолько беспросветно тупые, чтоб не понять, что значит дуло турецкого пистолета, упёртое прямо в пятачок! Щелчок взводимого курка довершил воспитательный процесс…

— Ой, батюшки, неужто сам Иловайский пожаловал-с?! — с фальшивой радостью в голосе пропел спавший с морды охранник. — А мы всё ждём-с, ждём-с и надеяться перестали, я-то уж все глаза проглядел в предвкушении-с… Тьфу, хрень, в ожидании-с!

— Не верю. Как-то неискренне получается. Повтори.

— То же самое?

— Можно в вольной трактовке, но чтоб смысл тот же, — подтвердил я, не убирая пальца со спускового крючка. — Заряжено серебром…

— Да здравствует хорунжий Всевеликого войска Донского Илья Иловайский!!! — старательно проорал бес, окончательно теряя остатки наглости.

Я аккуратно опустил курок, чтоб собачка не щёлкнула, и сунул пистолет за пояс.

— Проводи на выход и доложи обстановку. Когда заступил на пост, что подозрительного видел, кто входил, кто выходил?