Оборванный след

Но сам Щипаньский бы поверил. И сразу вспомнилось кое-что из их последней встречи. Был юбилей старика. Погосов поехал с Надей. Купили букет, Погосов хотел еще торт, Надя торт отвергла - банально, едем к великому ученому, учителю Погосова, члену-корреспонденту, надо что-то элегантное, в то же время интеллигентное, к примеру, хороший галстук. Выбирала долго, допытывалась, какие у мэтра глаза, шевелюра, какие костюмы он носит. Нaсчет костюмов Погосов не помнил, помнил, что старик выглядел всегда щеголем, ходил с тростью, большое кольцо, а на семидесятипятилетии в Доме ученых появился в бабочке.

Профессорские дома, как их называли, стояли в парке. Бордового кирпича, основательные, среди гладких могучих сосен. В подъездах метлахская плитка, мраморные камины, швейцарская. Давно не бывал Погосов в этом доме, поэтому так поразили его грязь и разорение. Окна разбиты, стены исписаны, под ногами хрустит битое стекло.

На дубовых дверях сохранилась медная дощечка: "Альберт Казимирович Щипаньский".

Передняя была забита ящиками, мешками. С криком носились черноголовые ребятишки, они проводили к профессору.

Гостей собралось немного, двое престарелых друзей, племянница Щипаньского, ее сын, рыжий юноша с косичкой. Хозяйничала старенькая, вся в кружевах, институтская библиотекарша, она звучно расцеловала Погосова. Сам профессор удивил Надю, он никак не походил на описание Погосова, ничего величественного - лохматый, тощий, верткий старикашка, иначе не назовешь, склеротичный румянец, горбатый лиловый нос, нижняя губа выпячена, в большой зеленой женской кофте, его можно было принять за клоуна, за уборщика, только не за профессора.

Угощали картошкой с селедкой, кислой капустой, свеклой, колбасой. Главное блюдо выставила библиотекарша - пирожки с капустой. Щипаньский посмеивался над скудостью стола: у меня разговоры большие, а хлеб-соль маленькие.

Пили водку, стояли еще банки с пивом. Могучим басом старик объяснял холодину: не топят злодеи; объяснял тесноту своего бывшего кабинета: ныне здесь и спальня, и гостиная - все, что осталось от квартиры, остальное сдаю гонимым сынам Кавказа - чеченцам. Вдобавок последние деньги ушли на ремонт надгробия на могиле жены - бронзовый барельеф сперли. Галстук привел его в бурный восторг, он повязал его поверх кофты то ли смеха ради, то ли от доброты. Надя смутилась, блистающий золотыми звездами галстук в этой закопченной комнате, среди ободранной мебели выглядел нелепо, так же как и Надино длинное бархатное платье.

Погосов вспомнил, как на прошлом юбилее в Доме ученых читали правительственную телеграмму, в которой министр поздравил Щипаньского за учебник по

п р и л е ж н о й математике - это вместо п р и к л а д н о й математике.

Никто не удивлялся, что на сей раз восьмидесятилетие нигде не отмечали. Никому не было дела до бывших корифеев. Говорили о насущном. Выяснилось, что чеченцы Альберту Казимировичу за жилье перестали платить, у них теперь статус беженцев, что сие означает, неизвестно, но ему нечем оплачивать квартиру.

- Черт с ними, на улицу не выгонят, - сказал Щипаньский, - а вот телефонная и почтовая связь безденежья не терпят. Особенно терзают иностранные корреспонденты, они привыкли, чтобы им отвечали.

Всех ужасали цены на лекарства.

- Постричься - двести рублей берут башибузуки! - гремел Щипаньский.

Но получалось у него не желчно, а с веселым превосходством олимпийца.

- Как вы думаете, это надолго? - спросила Надя, и все поняли, о чем она.

- Для меня навсегда, - сказал Щипаньский. - Одна надежда, что после смерти все кончится, ежели никакой загробной жизни нет. Лично я от нее откажусь. Не станут же там меня принуждать. Религия считает, что в том или ином виде мы должны существовать вечно. А если вечность меня не устраивает?

Зазвонил телефон. Из Калифорнии звонил ученик Щипаньского Родион Чугаев, сказал, что вечером соберутся в ресторане щипаньцы, устроят большой Альберт-ор.

Щипаньский передал трубку Погосову, слышимость была отличная. Родик спросил: - Как старик? - Отлично. - А ты? - И я. - Не собираешься к нам?

Нет. - Напрасно.

Когда-то они вместе ходили на семинар Щипаньского, ныне многие из той компании обосновались в Штатах. Родик получил лабораторию и приличный грант.

Альберт-op, ор всегда стоял несусветный, только голос Самого мог перекрыть всех.

- Видите, дядя, как вас чтут! - воскликнула племянница, слезы блеснули в ее глазах. - Если бы жив был Иоффе...

- Это время "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!".

- Пролетарии кончились, - сказал молодой человек.

- А куда они делись? - спросил кто-то.

- Шут их знает. И слава богу, что кончились. А вы, Сергей, почему не с Родиком и другими?

- Потому что я с вами.

- И зря. На меня больше не надейтесь.

- Это почему?

Щипаньский подмигнул с загадочностью,

- Я нынче по другому ведомству занят.