Обоснованная ревность

Я приеду к ней как-то пьяненький,
Завалюсь во двор, стану стекла бить…

Монахов почти плакал, последние строчки неотчетливо плавали в его глазах и вдруг кончились.

– Потрясающе! – сказал он.

Лёнечка был более смущен, чем польщен.

– Вы печатаетесь? – стыдливо спросил Монахов.

– Не, меня никогда не станут печатать.

– М-да, – сказал Монахов. – У нас ничего не осталось?

– Тс-с! – сказал Лёнечка, покосившись на лежавшую к стенке Наталью, и приложил палец к губам с видом плута. Он прокрался на четвереньках, порылся за шкафом под шкурой и приполз с бутылкой “краски” в руке и папиросиной за ухом.

– Вот, – сказал он шепотом. – Зябликовская заначка.

Монахов глянул на Лёнечку, потом на “великого писателя” и развеселился: одно условие величия было выполнено – тот был все так же мертв: ни кровинки не трепетало на его лице. Посмотрел в спину Наталье и снова перевел взгляд на Лёнечку – тот был вполне доволен. “Да полно, – подумал Монахов, – сказала ли она Лёнечке хоть что-нибудь на самом деле? Может, только мне наплела? Может быть, просто велела ему уйти, не вдаваясь в объяснения?.. Мол, приказ – выполняй…”

Лёнечка откупорил, обтер горлышко и передал Монахову.

– Только жрать нечего, – сказал он. – Жрать скоро – ужас как захочется! Буханку враз можно умять без воды.

“Какой же он мальчишка!” – восхитился Монахов.

Они сидели на шкуре, касаясь плечами, отхлебывали, передавая – и им было хорошо. Это Монахов отчетливо понял, что не только ему, но и Лёнечке. Лёнечка смотрел теперь на Монахова почти теми глазами, как на Наталью. Монахов не ожидал, что Лёнечка так искренне, так вдруг, так весь потянется к нему как к другу. “Просто он весь такой, – подумал про него Монахов. – Весь. Он меня и любит, быть может, потому, что меня любит Наталья… – вдруг предположил он. – Вот он и тянется ко мне как к брату… Как к отцу…” – слезливо подумал Монахов. Но эта мысль скользнула и ушла – она была не по адресу: у него ведь был сын. “Школьник…” – вздрогнул Монахов.

– Хотите? – Лёнечка протянул ему дымящуюся папиросу.

Монахов благодарно кивнул и жадно затянулся.

– А ты школу кончил? – спросил он задумчиво.

Школу Лёнечка бросил.

Монахов попробовал наставить его на путь. Лёнечка слушал вежливо, но безнадежно, выжидательно взглядывая на Монахова. И Монахов отказался от темы.

Заспорили о поэзии, в которой Монахов стал неожиданно много понимать.

– Да нет, – говорил Лёнечка, – какой я поэт! По сравнению с этим вот, – он кивнул на листки в руках Монахова, – я ничего еще не написал.

– А по-моему, то тоже хорошее, – настаивал Монахов. – По крайней мере, с середины.

– Да ну, турусы на колесах…

Обоим стало страшно смешно. Монахов представил себе таких уж “турусов” на колесиках специальных, что чуть не плакал от смеха. Лёнечка заходился, на него глядя.

– Во! – смеялся он. – Во-во!

– Тс-с! – прикладывал палец к губам Монахов, указывая на Наталью. Они пытались смеяться шепотом, давились, толкались – школьничали.

Монахов был счастлив этим ровесничеством с Лёнечкой.

Их смех и тычки вдруг переросли в борьбу на школьной переменке. Они катались по шкуре, возясь и фырча. Весело! Монахов все-таки запыхался – вдвое старше, хотел передохнуть – не тут-то! Лёнечка налетел на него с азартом и резвостью щенячьей. Смеясь, поддавался Монахов, пытаясь отдышаться под Лёнечкой. Но Лёнечка увлекся – дитя! – давил, сопел, и вдруг Монахову показалось, что глаз у него яростен. Монахов опомнился и легко скинул его с себя. Лёнечка тут же затих.

Что-то кончилось.

Монахов отдышался, остыл, даже застыл все в той же позе, привалившись к стенке, глядя в спину Наталье. Ему не хотелось ни двигаться, ни говорить. Даже взгляд он не мог передвинуть. “Набрался-таки…” – подумал он.

Так он смотрел перед собой в ту же точку и с легкостью представил себе, что его нет, что он – умер.

Какая-то неодолимая прозрачность пролегла между ним и Натальей. Наталья – всплыла и словно повисла над матрацем. Монахов будто уже и не сидел, а стоял в ясной дрожи, но какой-то волос преградил ему дорогу. Не стало стены – там друг на друге сидели луна и фонарь, и этот двойной свет остановил все на земле, словно все, и их, и его, залили наипрозрачнейшим веществом, и они там, как мухи в янтаре… “Так выглядит прошлое…” – подумал Монахов.