Обожаемый интриган. За футболом по пяти материкам.

Глупее ничего придумать было нельзя, — продолжал Межиров, — но судья, посовещавшись с народными заседателями, удовлетворила просьбу адвоката. Я очень плохо подумал о женщине-судье; только много лет спустя, уже после того, как она перешла на пенсию, узнал, как перед началом процесса давили на нее, как право телефонное брало верх над всеми другими правами. Я сказал тогда на процессе, что не покину зал, что я фронтовик, имею ранения и боевой орден и останусь для того, чтобы защитить такого же фронтовика. Судьям предстояло или отменить заседание, или согласиться со мной. Они выбрали второе. Тогда защитник начал допрашивать меня: какими соображениями я руководствуюсь, идя на поводу у очернителя нашего спорта, а значит — всей нашей социалистической действительности, догадываюсь ли, что ждет меня, если о моем вызывающем поведении будет извещено руководство союза писателей? Одним словом, пробовал застращать. Я знал, что до революции этот гражданин работал помощником присяжного поверенного, и хотел спросить, было бы мыслимо подобное дело в дни его юридической молодости, но потом решил, что разговаривать с таким человеком значит унижать себя, о чем в максимально вежливой форме известил судью. Та снова пошепталась с заседателями и сказала, что свои вопросы защитник будет передавать ей, а она уже — мне. Началась комедия. Показалось, что народные заседатели были почему-то перепуганы. Потом я узнал, что еще до начала заседания они с интересом прочитали книгу Галинского и попросили подарить ее с дарственными надписями. Теперь заседатели грустно размышляли о том, что случится с ними, если всплывет тайна. Но Галинский, естественно, не выдал ее.

Очень скоро стало ясно, что результат суда предрешен заранее, иск Галинского был отклонен. И он… Вы лучше меня знаете , как поступил после этого он.

Галинский ушел из журналистики, но разве кого-то мучил вопрос, что потеряла она при этом? Замкнулся, прервал многие товарищеские связи. Растил дочь, потом внука. И писал книгу. Пытаясь найти ответ на вопрос: что это была за жизнь?

…Он оставил о себе добрую, очень добрую память.

Михаил и Давид

В середине восьмидесятых годов «Советский спорт» опубликовал симпатичный футбольный очерк молодого журналиста Давида Какабадзе, и в тот же день я отправил в Тбилиси телеграмму: «Поздравляю, дорогой Давид. Представляю, как порадовался бы мой добрый друг незабвенный Михаил. Желаю тебе быть верным памяти отца, олицетворявшего талант, достоинство и честь».

…С Михаилом Какабадзе, редактором спортивной газеты «Лело», я был знаком много лет. Его приход резко изменил облик газеты, она стала живее, оперативнее, острее, все увеличивая и увеличивая тираж. Мы довольно часто встречались в Тбилиси и Москве, а всего лучше узнавал я Мишу за границей, где наш «советский человек» высвечивался быстро, как во хмелю.

В дни мексиканского чемпионата мира 1970 года журналистам дарили сувениры, в очереди к киоску надо было простоять минут десять. Такого испытания Мише не могла позволить его дворянская душа. Но тут я увидел среди подарков крохотную фигурку мексиканца в национальном наряде. Нажимаешь на резиновое сомбреро, и симпатяга выпускает длинную, в несколько метров струю. Я знал, что случилось незадолго до того в Тбилиси, потому-то, выстояв очередь, передал фигурку Какабадзе:

— Пусть этот малыш научит тебя как относиться к превратностям редакторской жизни. — И нажал на сомбреро.

— Спасибо, а себе-то ты хоть оставил? Писательская жизнь грузина в Москве многим ли легче?

— Оставил, оставил, — соврал я.

…В «Лело» был опубликован отчет о футбольном матче тбилисского «Динамо» и ереванского «Арарата»; между строк хранители немеркнущих интернациональных традиций обнаружили немыслимую крамолу: «Хозяева поля возвышались в этом матче над гостями, как Казбек над Арагацем». Невинное шутливое сравнение вызвало возмущение партаппаратчиков. В досье на редактора Какабадзе появился новый листок, приложенный к сигналу из Рустави. Некий стукач докладывал: «Во время встречи с читателями у Какабадзе спросили: «В наших газетах часто пишут о капиталистических кровопийцах. Вы бывали в разных странах, не могли бы рассказать нам, как они выглядят?». Вместо того, чтобы дать политически взвешенный ответ, Какабадзе заявил: «Однажды в Париже на автобусной остановке ко мне сзади подошел немолодой гражданин и неожиданно впился зубами в шею, начав высасывать кровь. Я сказал ему: «Пойди прочь, империалистический негодяй!» Поняв, что его разоблачили, вампир стыдливо поклонился и тотчас скрылся из виду». Так издевательски редактор «Лело» извратил перед широкой аудиторией представления о нравах буржуазного общества».

* * *

Сына Михаила Давида я помню еще маленьким. Наши семьи ехали в соседних купе из Тбилиси в Москву. В моем родном Харагоули Дато подарили длинную ветвь, к которой были привязаны сочные красные и желтые черешни.

— Папа, посмотри, какая иллюминация, — восхищенно произнес малыш.

Я спросил его:

— Ты это где-нибудь слышал — про иллюминацию?

— Не-е-т.

— Придумал сам?

— Да, а что?