Обработно - время свадеб

– Я ей про лепешки, а она мне про баню. Да поди ты прочь-то, колдовская сила, – сказала и несильно толкнула плечом, чтобы выпроводить Феколку из сеней. Но та пьяно шатнулась, не удержалась на ногах и, громко стукнувшись затылком о стену, сползла на пол под самое корыто, в котором когда-то рубили капусту. – Ну, и лежи тут, чтоб тебя нечистый забрал... Гостюшки дорогие, совсем заскучали, сейчас мы дровишек в костер подбросим, чтобы огонек разживить, – громко воскликнула Параскева гостям, успокаивая собственные нервы.

– Я, пожалуй, пойду, спасибо за угощенье, – вдруг встал Радюшин, пятна неровного румянца полыхали под глазами.

– Куда вы, Николай Степанович? – захлопотала Параскева. – Молодые, вы-то куда смотрите? Степка, гостей распускаешь, счастье упускаешь. – Она потянула Радюшина за рукав, а председатель, уже изрядно захмелевший, пробовал было отстать от стола, но пришлось смириться и сесть. Тут и жена Нюра помогла Параскеве:

– Сиди давай, чего дома-то оставил, не семеро по лавкам.

Дед Геласий сидел, как гусак, тоже весь красный, и что-то шипел, тыкая в студень вилкой. Параскева быстрехонько разлила по рюмкам.

– За здоровье молодых!

Радюшин выпил, он был зол на себя, что не сдержался и затеял ненужный разговор, но в то же время облегчение в душе чувствовал он, потому что высказал наболевшее и давнее и сейчас все стало определенным. Ему захотелось освежиться, он шепнул на ухо жене!

– Сейчас, через минутку вернусь, – и пошел на поветь.

В сенцах света не было, двери на поветь были прикрыты, и после кухни тут показалось особенно сумрачно. Радюшина качнуло, он хотел поддержаться за стенку, но руки скользнули по гладким тесаным бревнам и ухватились за корыто. Это было странное, суматошливое мгновение. Радюшин словно со стороны смотрел на себя, как скользят ладони, царапаясь о мох, как ухватился за большое деревянное корыто, которое свалилось на пол. Радюшин, не наклоняясь низко, поднял корыто, снова, даже не глядя вниз, упорно пытался повесить на гвоздь и сердился на себя, что не может сделать такой простой вещи. Корыто скользило вниз вдоль стены, и, наверное, до пола не доставало, потому что не брякало о половицы. Но повесить на гвоздь все-таки удалось, и, довольно улыбаясь и вытирая руки, Радюшин глянул вниз и рассмотрел, что у стены кто-то лежит.

Все свершилось в какие-то секунды, но они запечатлелись в сознании особенно обостренно: вот падает корыто, он его хочет поднять, на полу лежит человек, кто-то пьяный вбегает с повети в сенцы и сразу заполошно на весь дом кричит:

– Человека убили!..

Этот вопль, наверное, достиг всех уголков длинного дома, потому что, растерянно ойкнув, сразу застыла гармошка, послышался бряк-стук многих ног, возгласы:

– Где, кого убили?

Уже кто-то стоял перед Радюшиным и говорил с быстрым упреком:

– Как же вы так, Николай Степанович?

– Коленька, зачем ты ее? – кричала жена Нюра, повисая на плече Радюшина. Председатель водил растерянными глазами с лица на лицо, гости мялись с ноги на ногу, отворачивая взгляды, а тетка Матрена сказала:

– Надо милиционера позвать. Звонить в район надо.

– Чего обрадовались, чего рты пораскрывали? – дрожливым голосом в напряженной тишине спросила Параскева. Она еще не могла понять, что же такое случилось, ведь минут пятнадцать назад она оставила Феколку тут, думая, пусть старуха проспится, но где же вина Радюшина?

– Черт его знает, как получилось... Шел, за корыто ухватился, а оно упало. Кто думал, что так все будет? – совершенно трезво сказал председатель, опять в сумраке сеней отыскивая глаза односельчан и не находя их.

– Степка, мать твою перетак, сколько раз тебе было говорено, убери ты корыто от греха подальше, чертомолина ты окаянная. Это ж, значит, я пришибла ее, о господи! – Параскева говорила отчаянно, часто придыхая от больного сердца, и взмахивая руками, и вспоминая, как все случилось, как ударила она Феколку и как та стукнулась затылком о стену и сползла вниз. Но никто же не был тут, никто не видел, так что же тянуло Параскеву за язык?

– Мама, – крикнула дочь Палька, – ты чего на себя наговариваешь? Ведь все видели, что председатель ее убил.

– Замолчи, пустышка, что бы ты понимала. Это я пришибла. И по делу. Ну, чего вы стали, помогите поднять Феколку. Санька, Колька, – Параскева встала на колени, просунула руку под голову, пытаясь поднять старуху, налитую каменной тяжестью. Тут ей показалось странным, что голова у Феколки совсем теплая, а плечи будто бы упруго дернулись. «Жива, осподи, она же живая», – раньше всех догадалась Параскева и хлесхнула старуху по щеке раз и другой. Феколка вдруг всхрапнула тонко с присвистом и тут же почмокала губами.

– Разыграли спектакль, – сказал старший сын Санька и ушел в горницу к рюмке.

– Ну и Феколка, ну и Морошина, отмочила опять, – сказали гости, рассаживаясь в горнице за столом.

– Степушка, Колюшка, помогите занести Феклу Ивановну в светелку, – попросила Параскева, так и не поднимаясь с колен. Ей было ужасно плохо.