Обращаться с осторожностью

ОКРУЖНОЙ СУД ХИЛЛСБОРО, НЬЮ-ГЭМПШИР ПО ЗАПРОСУ: УДОЧЕРЕНИЕ МЛАДЕНЦА

ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ

Сегодня, 28 июля 1973 года, после рассмотрения ходатайства и по итогам слушания, а также по расследованию суда для проверки указанного в прошении и других фактов, чтобы предоставить суду полную информацию по целесообразности предложенного удочерения.

Суд, принимая во внимание все данные, признает правдивым ходатайство, а также то, что удочерение обеспечит благополучную жизнь младенцу, предложенному для удочерения. Суд постановил, что девочка, предложенная для удочерения, имеет все права ребенка и наследника Артура Уильяма Гейтса и Ивонн Шугармен Гейтс, и будет выполнять обязанности такого ребенка, а также с этого момента принимает имя МАРИН ЭЛАЙЗА БЕТ ГЕЙТС.

Я перечитала письмо во второй раз и в третий. Внимательно посмотрела на подпись судьи — Альфред кто-то там. За десять долларов мне предоставили шокирующую информацию, что я

1. Женщина.

2. Меня зовут Марин Элизабет Гейтс.

А чего я ожидала? Открытку «Холлмарк» от моей биологической матери и приглашение на воссоединение семьи в этом году? Со вздохом я открыла шкаф для документов и бросила постановление в папку с пометкой «ЛИЧНОЕ». Потом достала новый конверт и написала на ярлыке «О’КИФ».

— Неправомерное рождение, — громко проговорила я, пробуя слова на вкус: они горчили, как кофейные зерна.

Я сосредоточила все свое внимание на новом деле, намекавшем, что есть дети, которым не следует появляться на свет, и послала молчаливую благодарность своей биологической матери за то, что она решила иначе.

Пайпер

Формально я была твоей крестной. Должно быть, мне следовало отвечать за твое религиозное образование — какая ирония судьбы, ведь я ни разу не переступила порога церкви (возможно, я просто боялась крыши, которая вспыхнет праведным огнем), а вот твоя мать редко пропускала воскресную мессу. Мне нравилась сказочная версия крестной матери — что однажды, с помощью мышей в крохотной одежде или без нее, я превращу тебя в принцессу.

Я редко появлялась в вашем доме с пустыми руками. Шарлотта говорила, что я балую тебя, но я же не бриллиантами тебя увешивала и не давала ключи от «хаммера». Я привозила игры, шоколадные батончики, мультфильмы, из которых выросла Эмма. Даже когда я приезжала прямиком из больницы, то импровизировала: надувала резиновую перчатку и завязывала ее как шарик. Из операционной прихватывала шапочку для волос. «В тот день, когда ты привезешь ей гинекологическое зеркало, — говорила Шарлотта, — двери этого дома закроются перед тобой».

— Привет! — кричала я с порога; если честно, не припомню случая, когда стучалась бы. — Даю тебе пять минут, — сказала я, когда Эмма побежала наверх к Амелии. — Не снимай пальто.

Я прошла по коридору в гостиную Шарлотты, где ты лежала в своих «ортопедических штанах» и читала.

— Пайпер! — просияла ты.

Глядя на тебя, я все чаще замечала не дефекты костей или низкий рост, свойственные твоему заболеванию. Я вспоминала, как плакала твоя мать, потому что у нее снова не вышло забеременеть. Или как она забрала у меня стетоскоп, чтобы послушать биение твоего крохотного, как у колибри, сердечка.

Я села рядом с тобой на диван и вынула из кармана пальто новый сувенир — пляжный мяч. Уж поверь, не так просто раздобыть его в феврале.

— Мы так и не дошли до пляжа, — сказала ты. — Я упала.

— А-а-а… Но это не просто пляжный мяч, — отозвалась я, надувая его до тех пор, пока он не стал похож на живот беременной на девятом месяце. Я положила его между твоих ног, прижимая к гипсу, и похлопала. — Это, — сказала я, — бонго.

Ты засмеялась и тоже застучала по пластиковой поверхности. На звук в комнату вошла Шарлотта.

— Выглядишь кошмарно, — сказала я. — Когда ты в последний раз спала?

— Боже, Пайпер, я тоже рада тебя видеть…

— Амелия готова?

— Для чего?

— Для катка.

Шарлотта шлепнула ладонью по лбу.

— Совершенно вылетело из головы. Амелия! — крикнула она, а потом мне: — Мы только что вернулись домой от юриста.

— И как? Шон все еще грозится засудить весь мир?