Обращение в слух

Ну и, конечно, сделали ей аборт.

Но вот сейчас ему… значит, ему сейчас шестьдесят восемь, он живёт там во Пскове, и с ней живёт. И не хочет приезжать.

А Валентине Тарасовне каково? Вот — он приехал с молодой женой к квартире, сигналит: мол, выходи…

Она говорит: «Прожила с ним всю жизнь…» Каково ей?

Да… Вы говорили, у вас в семье было пятеро детей. Что сейчас с остальными вашими братьями, сёстрами?

Три сестры: одна живёт в Харьковской области — Тома, Тамара Тарасовна, — и мы две в Московской области.

И был у меня брат ещё Владик. И был брат Юра. И оба умерли.

Старший брат, не знали не гадали — туберкулёз лёгких. А второй…

Могу рассказать, но… но, может, и не смогу, потому что буду плакать.

Он очень хороший был человек, мастер. Любую машину, ему какую давали плохую, он с неё делал конфетку…

Он школу закончил, и в армию взяли его — в Джезказган. Это была очень секретная часть. Потому что был Байконур рядом и всё на свете. Это уже мы узнали потом через двадцать лет. Он отслужил в Джезказгане два года, и попадает сюда, в Москву, в Склифосовского. Он потерял речи. Потерял движение. Он не разговаривал, у него речи отобрало. Мы приходили к нему. У него в больнице была салфетка. Он на этой салфетке нам рисовал гроб, что «я уйду». Ему было двадцать лет всего-навсего. Если хотя бы он мог сказать, с чем это связано…

Радиация?

Да. Полигон, и очень большая была радиация.

Это потом он уже рассказал, через двадцать лет. А на тот момент была с него взята подписка о неразглашении.

Полтора месяца он пролежал в Склифосовского, там его пролечили, и он оттуда ушёл уже более-менее… скажем, полуходячим.

Но у него брали пункцию. И мы считаем, что эта пункция дала свою… ну вот всё-таки что-то нарушили: нервные… это же нервы, всё связано…

Он работал всегда, был шофёр-дальнобойщик. У него было шесть тысяч рублей на книжке наложено.

Но вот мышцы плеч, мышцы рук у него атрофировались постепенно. Они у него болели, ныли, тянули. Здесь, в Москве, мы покупали ему препараты, туда отсылали. Но нужно было делать массаж ежедневно, а там в городе такого не было. Сами делали, вот этими всякими препаратами. Потом врачи научили: нужно ходить по спине. Прямо на спину ему становились пятками и ходили, растирали ему все мышцы, всю нервную эту систему.

Ну, и всё это постепенно давало своё знать… на голову. Я так считаю. Я когда приезжала, мне начало казаться, что он немножечко… э-э… в мыслях своих стал другим, понимаете? Появилась какая-то неадекватность.

И дошло до того, что он стал сильно пить. Это стало ещё отражаться.

С женой они жили нехорошо. Она у него знаете, как делала, так не делают.

Если я вот жила с человеком, да? Он получал зарплату, я никогда не лезла.

А он мог прийти с деньгами, с зарплатой — она вытащит деньги и скажет, что она не видела и не знает. И куда ты девал, ты такой сволочь, то-пятое-и десятое. Из-за этого они ругались в пух-прах.

Ну, в общем, дожились до того, что… ( глубоко вздыхает, пауза) в общем, не выдержал своих испытаний… И наложил себе руки. И всё. Шестого ноль шестого ноль шестого… ( плачет)

Поэтому их нету сейчас… ( плачет) И того, и другого…

Сначала у него умер брат в пятьдесят лет — потом умерла мама — после мамы умер Владик — после Владика умер отец.

Отец любил Владика — мать любила Юрку; Юрка-сын забрал маму — Владик забрал отца. Остались мы три сестры.

Так что… это страшная жизнь. Страшная. Страшная.

Так рассказывать — вот я сказала вам, это надо написать просто… Это всё было лично со мной, никто это не выдумал, не переделал…

Ну ладно, всё, я пошла.

III. Исповедь пылкого разума

Всю ночь шёл дождь. Снег растаял и стал безобразным. Даже на высоте — катания не было из-за густых облаков.

Фёдор вспомнил одну из своих последних московских зим: тоже была необычная оттепель, на Новый год с неба лило, и третьего или четвёртого января наступило такое же мутное настроение — утомление от безделья, белёсая хмарь за окном…

Давным-давно рассвело, но между каминным проёмом и чёрным сервантом как будто всё ещё медлила, не желала рассеиваться прошедшая ночь.

В комнате, кроме Фёдора, находилась сейчас одна Анна.

На ней был очень лёгкий шерстяной свитер с V-образным вырезом — и прямая серая юбка чуть выше колен. Она устроилась в кресле с ногами, закуталась в плед.

… никто это не выдумал, не переделал… Ну ладно, всё, я пошла.

— Представляете, Федя, жить с такой женщиной? — произнесла Анна после довольно длительного молчания. — Ничего человек не забывает… Ведёт реестр.

— Да… — откликнулся Фёдор. — Человек сам себе творит ад.

— Сколько они прожили с бывшим мужем в соседних комнатах?

— С восемьдесят шестого до девяносто шестого… десять или одиннадцать лет.

— С ума сойти. Правильно: «не жизнь, а мрак».

— Да. Знаете, Анна… Вот вы сказали про комнату — и напомнили одну очень мою любимую мысль… Если вам интересно, то я расскажу.