Обращение в слух

…Максимально — сто сорок. А так девяносто; получше дорога — сто… Куда больше? Ездил, пока вот глазки не потерял. За руль сажусь: вот лобовое стекло вижу — а что за ним, ничего не вижу. Ни очки не помогают… К врачу пошёл, говорит: «Не-а! не восстановится». Здесь сходил к окулисту, она говорит: «У тебя ещё хуже стало». Пришлось и машину продать…

Ну, ещё что вас интересует?

…Сейчас так и не упомнишь… я уже давным-давно один. Ну, остался один друг в Чертаново — и я остался. Вот, я же говорю: на этой женщине женился, и чего-то вот из друзей никто… Ну, что-то такое со мной случилось, не знаю, какая-то неприятность, что ли… и всё, и все как пропали сразу… ни слуху ни духу, даже этот друг мой, с ним вместе двадцать лет, короче, служили, и тот чего-то не звонит, ничего… а у меня так особо много друзей-то не было. Кто погиб, кто сам умер… А потом вон глазки ещё тоже сели… Поэтому, думаю, надо в деревню съездить, домик проведать, как там чего… С ребятами на рыбалочку… Я иду, беру спиннинг: на удочку там плоховато, обычно сети ставим и всё — а на спиннинг щучку можно поймать. Ну и ружьишко повешу: пока покидал там спиннинг, смотрю — ага, вон они летят прям на меня… Патрончики загнал, приготовился, и главное, не шел охнулся, встал спокойно… Подлетели — шлёп-шлёп… всё-ё, приходишь — уже в котёл есть чего… Вот единственно чего плохо там, это со светом. Маленький трансформатор — и выключается часто… Да, дизель-то хорошо — но это ж ставить надо, а кому там? Все пьют… уже, не знаю, полдеревни вымерло от водки. Сосед вот, рядышком дом — один раз прям у меня под окнами… доползти не мог. Я его до дома довёл кой-как, сдал… Потом парень приезжал, рядом жил — такой вроде здоровый товарищ был, толстенький — тоже от этого дела: раз, и готов… Я говорю, мужиков-то практически нет, всё женщина делает: и со скотиной, и в огороде копает… А место хорошее. Я говорю: «поехали», — она не хочет. А я хочу. Ну, это у меня третья жена, пора, значит, менять на четвёртую… Надо съездить. Природу люблю… Лес, речка, так всё хорошо… Вышел с утречка, по речке прошёлся, ружьишко взял с собой, уточек пострелял… Вечером карабинчик взял, пошёл на поле — кабанчика там, лисичку — от мыши и выше… Вот не знаю только теперь, как с глазами… Пришёл домой — дровишек поколол, ночью печку растопил… У меня печка русская — растопил, на лежаночку лёг…

Всё, короче. Давай проводи меня, как мне выйти отсюда.

V. У камина

Фёдор еле дождался последних слов записи, так его распирало.

— Понимаете, человек рассказывает про войну — а я расшифровываю, слушаю его семь раз, восемь, десять — и мне кажется, что я уже смутно помню, как это — лежать и отстреливаться из-за камня. Может, я что-то подобное видел в кино? Или после десятого раза мне это приснилось, по пробуждении я забыл, но картинка осталась внутри?

А с другой стороны, когда он вспоминает события, произошедшие четверть века назад, — насколько ясны эти воспоминания? Насколько ярки? Вспоминает ли он события как таковые — или восстанавливает свой рассказ, вспоминает слова, которые он уже не раз говорил? Насколько его воспоминания о событиях, происшедших четверть века назад, ярче воспоминания о недавнем сне, вчерашнем или, допустим, позавчерашнем? Насколько они реальнее? И, если двигаться дальше — насколько принципиально различие между его непосредственным опытом — и моим? В какой степени его опыт становится частью моего опыта? В какой степени он, рассказчик, — становится частью меня?

И самое главное: зачем Бог сделал так, чтобы я услышал именно этот рассказ?..

— Ах, Федечка, ты такой умный… А где же девушка твоя? — неожиданно спросила Анна.

— Кто? Лёля? — сбившись, переспросил Фёдор с недоумением. — Лёля не «моя девушка». Никогда не была ей.

— Да-а? Правда?

То-то я смотрю… Димка вернулся под утро, что-то в полпятого уже, пьяный в хлам… Пальто не брал. Не холодный. Значит, из дому не выходил… Где мог быть? У неё…

Но не шибко довольный. Пьяный в пень. Укладывался — всё чего-то кряхтел… Не похоже, чтобы добился больших успехов. Хотя фиг его знает. Он обаятельный, когда хочет. Димон-то.

— И… что… вы думаете?.. — едва выдавил Фёдор.

— Думаю, — сказала Анна с ленцой, — думаю, трахнула бы она его, что ли.

Федя приоткрыл рот.

— Все бы и успокоились. Ему чего надо-то? Надо всем доказать, что он ещё ого-го… Ну и пусть напоследочки порезвится…

Вот у вас, Федечка, всё так красиво… так сложно… — никем не прерываемая, продолжила Анна, туша сигарету, вкручивая её в испод чугунных каминных щипцов, затем соскребая пепельный след и заворачивая окурок в фольгу. — А на самом-то деле, люди — такие простые животные…

И, очутившись рядом с креслом, в котором сидел совершенно ошалелый Федя — перегнулась через подлокотник и поцеловала его в ухо, слегка прихватив за мочку острыми зубками, и, прижавшись губами к его губам, запустила цепкие пальчики Фёдору в волосы и принялась эти волосы ерошить, наматывать и куда-то тянуть.