Обращение в слух (журнальный вариант)

— Я с первым зам Прозорова договорился! Какой еще «нет»? Это что, шутки вам?! — заревел Дмитрий Всеволодович.

Анна взглянула на Лелю, на Федора — и неожиданно Федору показалось, что ее взгляд не лишен одобрения.

— Та ла-адно… — Она потрепала мужа по толстому пузу, как будто большую собаку, — уж так-то… не переживай. Остаешьсясо старой женой…

Громко хлопнула дверь, и Белявских не стало.

Федя чувствовал себя как человек, который долго захлебывался, барахтался — и вдруг обнаружил себя стоящим на твердой плоскости.  Как-то даже не мог сообразить, что теперь ему чувствовать.

Снова хлопнула входная дверь, и перед камином, к пущему Фединому удивлению, явился Эрик — всклокоченный, в затрапезной рубашке, в которой Федя раньше его ни разу не видел, и с пачкой газет.

Буркнув что-то малочленораздельное, Эрик вытащил из ведра мокрые бревна — каждое в две руки толщиной — сложил на колосниковой решетке и принялся комкать цветные газеты, подпихивать их под поленья.

— О, Эрик? — сказал Федя. — Вы бодрствуете в такой поздний час?..

— Да, гостей проводил. — Эрик взялся за торчавший из каминного основания грубый крюк, и вытащил этот крюк на себя. Чиркнул спичкой, огонь побежал, язвочками разъедая бумагу. — Хочешь, выключу верхний свет? — буркнул Эрик, не глядя на Федора и не отрываясь от своего занятия.

— Это было бы весьма уместно… — ответил Федя, чувствуя, что внутреннее одеревенение быстро проходит. — Прекрасная мысль.

С бревен закапало, зашипело. По колосниковой решетке — толстой, с округлыми прутьями — снизу вверх потянулись дымные струйки, подпрыгнули синие язычки.

Вопреки Фединым ожиданиям, поленья, казавшиеся насквозь мокрыми, сразу же занялись. В выпуклой мокрой пятнистой коре отразилось пламя; блестя и шкворча, дерево быстро закапало на решетку огненными тяжелыми каплями.

Послышался свист. Кора обросла ярко-красными щупальцами, отслоилась; в ней появились сверкающие царапины.

Поленья захлопали, застучали, как дождь по железной крыше. Эрик поправил бревно: завиваясь, взлетели искры.

Убедившись, что все сделано правильно, Эрик достал из серванта толстую свечу в подсвечнике и, зажегши, поставил на стол. Неожиданно потрепав Федора по плечу, он кивнул Леле и удалился.

Где-то щелкнуло — и в темноте осталась лишь свечка и разгорающийся камин.

— Зачем он выключил? — настороженно спросила Леля. — Ты его попросил?

— Нет, ты что? — соврал Федя. — Он только спросил, не возражаю ли я, чтобы он зажег свечку… Я сказал, почему бы и нет.

Феде было приятно, что Леля подозревает их с Эриком в мужском заговоре против себя.

— Вообще, он замечательный! — воскликнул он убежденно. — Так обрадовался, что наконец может похвастаться своим камином! В два часа ночи прийти разжигать… да вообще, в это время не спать — ты не представляешь, какой для швейцарца подвиг!.. Он так любит свой дом, с такой любовью относится… ко всему! Так заботится о гостях!..

Феде хотелось еще и еще говорить о достоинствах Эрика, но он заставил себя притормозить… и вдруг понял, что усталости как не бывало; что его распирает радость; что Леля близко; что пламя в камине свистит; что они оба молоды, и что ночь будет долгой-долгой.

47. Олл дыд, или Рассказ про красивую вещь

В восемьдесят пятом году — соответственно, это была война в Афганистане — нас после Первого меда несколько человек отправили в интернатуру в Центральный военный госпиталь, в город Подольск.

Туда привозили ребят из Афганистана, где-то по шестьдесят человек каждый месяц. В основном была минно-взрывная травма: отрывы нижних конечностей, отрывы верхних конечностей… больше нижних. Ребята здоровые, молодые — без ног, без рук… Вообще, мины, минная война — это страшно. Очень тяжелые повреждения.

Рабочий день начинался с того, что потоком шли перевязки. Если знаете, гнойная хирургия характеризуется тем, что нужно больных перевязывать минимум один раз в день, а некоторых больных и два раза, и три.

В первый день я запомнил одного раненого — он был вообще не военный, он был инженер… наверное, инженер-электрик, не знаю. Гражданский. Они подвозили какое-то оборудование. Ну, сказали ему, что хорошо оплатят эту поездку… Жене он сказал что-то вообще другое — что «я еду на электростанцию» там какую-то — а поехал в Афганистан.

В общем, от правой ноги осталась у него верхняя треть бедра. А вторая нога — ему сделали экзартикуляцию, то есть вычленили из тазобедренного сустава…

И вот мы его перевязываем, а он говорит: «Только не сообщайте жене, ради бога, не сообщайте родным…»

Там начальник был отделения у нас, полковник, он ему говорит: «Не переживайте, все будет хорошо, все будет хорошо…»

А он плачет и говорит: «Я не нужен такой… Ради бога, родным никому не сообщайте…»

Потом, после работы, выходишь — и вроде все нормально, кругом мирная жизнь… В общем, первые дни было сильное впечатление.