Обращение в слух

С потребительской точки зрения, с «у-потребительской» точки зрения — это полный абсурд. Но ведь самое-то поразительное: про себя лично любой человек это прекрасно чувствует и понимает! И ни малейшим абсурдом не кажется! Когда дело доходит до лично меня — я хочу, чтобы в любом моём унижении — внешнем — во мне продолжали видеть внутреннюю значительность: я ведь на самом деле значительный, я не пустое место… Я хочу, чтобы даже с катетером, с трубкой для кала, в любом состоянии, в пьяном, в униженном — кто-то продолжал во мне видеть, что я на самом деле прекрасен! И даже не просто я этого «хочу», а, в сущности, мне это нужно больше всего на свете. Я больше всего на свете хочу, чтобы кто-то, хоть один-единственный человек! видел меня любящими глазами — то есть видел меня настоящим, видел во мне настоящее (как, между прочим, Фёдор Михайлович Достоевский видел русский народ): я хочу, чтобы кто-то смотрел на меня любящими глазами!

И ведь знаете что?

Всегда есть кто-то, кто смотрит такими глазами. Мой Бог на каждого смотрит такими глазами. Здесь, по эту сторону, только жена на мужа — и то не всегда посмотрит; а мой Бог на каждого человека смотрит любящими глазами…

— Я уже говорил: бога нет, — механически отозвался Белявский.

— Да-а, ребятки… Ну вы разошлись. Во втором часу ночи… то с этим катетером, блин…

Зазвонил телефон.

— Слава богу! — воскликнула Анна. — Так, Лёлька, вставай… Димон, не спи! Фёдор, всё. Спасибо вам за… приятное время… за лекцию… Не забудь зонтик, Дим, там на вешалке…

— Между прочим, — полуобернулся Белявский от чемоданов, — если совсем серьёзно: спасибо нашему… юному моралисту. Так с народом не пересекаешься десять лет — и стирается ощущение. А вот послушал — и утвердился… в некоторых решениях. В общем, полезно. Тошно, правда, но в целом полезно. Девчонки! за мной.

— Лёль, подъё-ём! — подняла брови Анна. — Ты едешь?

— Нет, — сказала Лёля.

— Что это такое, «нет»? — остановился Белявский.

— А… послезавтра? — спросила Анна о чём-то ведомом только им двоим. — Где же ты будешь встречать послезавтра?

— Здесь, очевидно, — пожала плечами Лёля.

— Я с первым зам Прозорова договорился! Какой ещё «нет»? Это что, шутки вам?! — заревел Дмитрий Всеволодович.

Анна взглянула на Лёлю, на Фёдора — и неожиданно Фёдору показалось, что её взгляд не лишён одобрения.

— Та ла-адно… — она потрепала мужа по толстому пузу, как будто большую собаку, — уж так-то… не переживай. Остаёшься со старой женой…

Громко хлопнула дверь, и Белявских не стало.

* * *

Федя чувствовал себя как человек, который долго захлёбывался, барахтался — и вдруг обнаружил себя стоящим на твёрдой плоскости. Как-то даже не мог сообразить, что теперь ему чувствовать.

Снова хлопнула входная дверь, и перед камином, к пущему Фединому удивлению, явился Эрик — всклокоченный, в затрапезной рубашке, в которой Федя раньше его ни разу не видел, и с пачкой газет.

Буркнув что-то малочленораздельное, Эрик вытащил из ведра мокрые брёвна — каждое в две руки толщиной — сложил на колосниковой решётке, и принялся комкать цветные газеты, подпихивать их под поленья.

— О, Эрик? — сказал Федя. — Вы бодрствуете в такой поздний час?..

— Да, гостей проводил. — Эрик взялся за торчавший из каминного основания грубый крюк, и вытащил этот крюк на себя. Чиркнул спичкой, огонь побежал, язвочками разъедая бумагу. — Хочешь, выключу верхний свет? — буркнул Эрик, не глядя на Фёдора и не отрываясь от своего занятия.

— Это было бы весьма уместно… — ответил Федя, чувствуя, что внутреннее одеревенение быстро проходит. — Прекрасная мысль.

С брёвен закапало, зашипело. По колосниковой решётке — толстой, с округлыми прутьями — снизу вверх потянулись дымные струйки, подпрыгнули синие язычки.

Вопреки Фединым ожиданиям, поленья, казавшиеся насквозь мокрыми, сразу же занялись. В выпуклой мокрой пятнистой коре отразилось пламя; блестя и шкворча, дерево быстро закапало на решётку огненными тяжёлыми каплями.

Послышался свист. Кора обросла ярко-красными щупальцами, отслоилась; в ней появились сверкающие царапины.

Поленья захлопали, застучали, как дождь по железной крыше. Эрик поправил бревно: завиваясь, взлетели искры.

Убедившись, что всё сделано правильно, Эрик достал из серванта толстую свечу в подсвечнике, и, зажегши, поставил на стол. Неожиданно потрепав Фёдора по плечу, он кивнул Лёле и удалился.

Где-то щёлкнуло — и в темноте осталась лишь свечка и разгорающийся камин.

— Зачем он выключил? — настороженно спросила Лёля. — Ты его попросил?

— Нет, ты что? — соврал Федя. — Он только спросил, не возражаю ли я, чтобы он зажёг свечку… Я сказал, почему бы и нет.

Феде было приятно, что Лёля подозревает их с Эриком в мужском заговоре против себя.

— Вообще, он замечательный! — воскликнул он убеждённо. — Так обрадовался, что наконец может похвастаться своим камином! В два часа ночи прийти разжигать… да вообще, в это время не спать — ты не представляешь, какой для швейцарца подвиг!.. Он так любит свой дом, с такой любовью относится… ко всему! Так заботится о гостях!..