Обращение в слух

А так под шасси развешивали. Вот такая рыбка — сорок рублей. Ну, иногда матрос какой-нибудь пройдёт — бесплатно дадут рыбку целую. Нормально так.

[Непейпиво]

До моего коменданта был подполковник один. Как раз полгода прошло, как он умер. Дембеля его помнили. Он здоровый был, говорят: все бегали от него, прятались.

Гарнизон же закрытый. Едет машина. И чтоб заехать туда торговать — мешок картошки ему разгружают. Тогда: «Всё, заезжай». Никого просто так не пропустит.

И фамилия у него была — Непейпиво. И пиво не пил он. Зато водку много пил. А пиво — нет, не пил никогда.

[Новая Земля]

Командир был добрый у нас… кричать тоже любил. Кто-нть один натворит — а кричит на всех: «Всех на Новую Землю сошлю!»

А Новая Земля, мне рассказывали: мишки ходят. Белые. И вокруг море. И никуда не денешься.

Мишки бегают маленькие — но их трогать нельзя. Если мама учует запах твой, придёт в село — ну, туда, где служат, — найдёт. По запаху почует. Нельзя трогать медвежат этих, ни в коем случае.

Рассказывал прапорщик.

Они были на Новой Земле, ехали на уазике. С ними ящик сгущёнки. И тут мишка бежит! Там же снег, это… Надо от него как-то уехать: они — сгущёнкой в него кидаться. Он смотрит — банка. А силы-то сколько: он её раз! и сплющил. Сгущёнка у него по морде, сладенькая… так он за ними и бежал. Пока они всю сгущёнку-то не повыкидывали.

Целая коробка была сгущёнки — пришлось отдать всё медведю.

Был тоже случай: дембеля уволились, уже два месяца сидят, домой хотят. Самолёта нету и нету. И они решили пойти на паром. Ушли. И не дошли до парома, замёрзли все.

Ну нельзя там ходить. Там, когда снег пойдёт, — вообще не видно. В туалет по канату ходят: держишься и пошёл. Отпустил — всё, сам виноват. Там либо на технике на какой-нибудь гусеничной специальной, либо на самолёте только выберешься оттуда.

[Летнее утро]

Вот ещё мне в армии что запомнилось.

Утро раннее было…

Тогда ещё лето было жаркое. Я ещё молодой боец был. Рано утром мы приходили в штаб убираться. Подмести плац там, всё, чтоб чистота была…

И выходим мы на крыльцо покурить — старшина (он ночь в штабе дежурил), я и второй матрос со мной. Только солнышко встало, никого нету.

Вдруг грохот: я вообще не понял сначала, чего за грохот такой. А это вот такой заяц, прямо с аэродрома бежит на нас. Он так топает сильно — ну, по асвальту — и мимо нас: чуть свернул, и к гостинице побежал. К офицерской гостинице, там была. И никто даже не среагировал. Посмотрели, как он побежал, и всё.

[Форма]

Я с армии вышел — побольше был, чем сейчас. Сейчас я уже как-то уменьшился, всё обвисло…

А там-то я накачался, домой приехал в белой парадной форме красивой… Меня соседка увидела — захотела со мной сфотографироваться.

* * * [Девушка]

У меня была девушка, я с ней жил.

У неё ребёнок родился, но не от меня. Я его два года воспитывал.

Он прибегал, «па-па-па-па»… потихоньку учился уже говорить. Мать его вообще обожала.

Но она была эпилептик. Попала в больницу.

Ребёнка у меня забрали: бабушка забрала, та бабушка. С детской комнаты мне говорят: «Ты его не усыновил, ты ему никто».

А она месяц в коме пролежала и умерла.

[Помянули]

Я даже не мог домой приходить: я думал, приду — я не выдержу, слёзы пойдут.

Когда она умерла, я уехал оттуда.

Приехал к дядьке в Костромскую область. А дядька тоже сына недавно похоронил. Ну, мы с ним и помянули… Так помянули, что…

Обратно денег хватило только до Ярославля. А с Ярославля пошёл до Москвы пешком.

Но домой не дошёл. Меня милиция загребла, загремел в больницу.

Ну, такая больница… кто с алкоголем там… у кого последствия белой горячки. Там очень много. Там почти весь Ярославль перележал.

[Санитаром]

Меня вывели из состояния, я говорю: давайте я санитаром у вас останусь. Хоть заработать немножко. Чтоб дальше ехать-то.

Поработал два месяца — насмотрелся!

[На вязках]

Поначалу, когда их только привозят — вот такие бывают маленькие, худенькие — а сил! Не знаю, откуда силы берутся. То ли адреналина у них в крови много… Крутим, вертим, на вязки привязываем: руки, ноги к кровати, грудь, голову даже привязывали иногда. И капельницу с реланиумом, снотворное, чтоб засыпали.

Если не засыпают — они сами себе хуже делают. Не уследил чуть-чуть — дёрнулся, и начинает вена вздуваться. Я быстро капельницу перекрываю, вызываю уже медсестру.

Кто-нибудь выступать начинает, ещё привязанный: «Я сейчас отлежусь — я тебя, — говорит, — убью!»

Я говорю: «Ну ничего, поспишь — завтра придёшь меня убивать». Привяжем его посильнее, чтобы не отвязался. Утром приходим, смотрим — вроде пришёл в себя, адекватен. Отвязываем, чтобы он в туалет мог сходить… Уже не помнит, что он говорил вчера. А даже и если помнит — он не признается.

Потому что такое наговорят, такое наслушаешься от них…

[Интересно]

Один с птичками разговаривает. «Птицы, — говорит, — прилетают и разговаривают со мной».

Другой в вентиляцию смотрит и разговаривает там с кем-то.

Кто говорит: «Отрезайте мне руки!»

«Зачем?»

Он говорит: «У меня что-то с руками плохое, отрежьте мне руки!»