Обращенные

— Это… — пытаюсь ответить я, втаскивая Исузу внутрь и захлопывая дверь. — Это не… — я делаю еще одну попытку, запирая дверь на все замки.

— Это не что? — Роз входит в гостиную, вызывающе голая, демонстрируя все, чего никогда не будет у нашей предполагаемой злоумышленницы.

Но ей не требуется много времени, чтобы признать ошибку.

— Срань господня! — ахает она. И оказывается рядом с Исузу прежде, чем успевает закончить фразу. — Черт подери, что случилось?

Как будто это еще не очевидно. Остается только узнать, как и кто.

— Его нет дома, — бормочет Исузу. — Он не отвечал на звонки.

— Вот здесь, — говорит Роз. — Прижми.

Она прижимает мои пальцы к зияющей ране, потом уходит и возвращается с иглой и нитками. Пока она трудится, зашивая рану — похоже, она делает это не в первый раз, — я замечаю то, что сначала принимаю за особенно отвратительный сгусток, прилипший к свитеру Исузу. При ближайшем рассмотрении я понимаю свою ошибку. Нет, это не сгусток. Ухо — вот что это такое. Я отбрасываю локон ее волос, сначала слева, потом справа. Ухо на месте. Второе тоже.

— Ладно, по крайней мере, ты получила на память…

Я делаю паузу. Прочищаю горло.

— …трофей, — произношу я, отдирая ужасную вещь от ее свитера и исследуя порванные края в поисках признаков регенерации.

Обычно со столь маленькими частями тела подобного не происходит, но бывает, что из них можно вырастить кое-что полезное. И я вполне уверен: в месте отрыва уже появилось немного новой плоти — белая тестообразная масса, немного липкая. Я соображаю, что ухо надо поместить в емкость с небольшим количеством крови, тогда мы сможем вырастить маленький портрет преступника — что-то вроде фоторобота для полиции.

— Сможешь его опознать?

Задача.

— Ее, — поправляет Исузу.

— Это надо понимать как «да», — говорю я, стискивая проклятую вещь в руке до тех пор, пока весь сок из него не вытекает.

— Попробую с этим поработать, — напоминает нам Роз, делая новый тугой стежок.

— Извини…

— Извини…

— Ш-ш-ш…

— Ее.

— Что?

— Ты сказала «ее». Человек, который на тебя напал. Это была «она», а не «он». Она была она.

— Я говорила?

— Да.

— Хм-м-м…

— И как это понимать?

— Никак, — отвечает Исузу. — Просто «хм-м-м».

— Можешь ее описать?

— Зачем?

Хм-м-м… Вообще-то предполагался прямой ответ: или нет, или да. Предположительно «нет».

— Что значит «зачем»?

— Зачем тебе знать, как она выглядит?

— Затем, что ты это знаешь, — отвечаю я. — И я смогу…

— Преподать Твит урок, — говорит Роз, заставляя нас обоих обернуться.

— Извини?

— Как ты…

— Я просто удивляюсь, каким образом эта маленькая уродина добралась до твоей шеи.

— Она застала меня врасплох — ткнула меня головой в живот, а когда я разгибалась, навалилась на меня, — говорит Исузу. — Но откуда ты знаешь?

— Оттуда, что я тебя зашивала, — отвечает Роз. — Следы укуса слишком маленькие, чтобы их мог оставить взрослый.

Она умолкает, чтобы сунуть в рот воображаемую сигарету, чего она не делала, начиная с тех пор, как мы начали встречаться. Выдувает струйку воображаемого дыма.

— Вдобавок, ты сделала этой сучке гадость. И она должна была отплатить тебе, рано или поздно.

— Я никого не хотела обидеть, — возражает Исузу. — Ты же знаешь, верно?

«Само собой. Отлично», — думаю я, и это выглядит так, словно мой мозг дистанционно управляет губами Роз.

— Само собой. Отлично, — говорит она, тем же самым тоном — «какая же ты засранка», каким я произносил это мысленно.

«Нет, правда», — думаю я, нацеливаясь на Исузу, потому что сейчас ее реплика.

— Нет, правда, — говорит она.

Я смотрю на Роз, моргаю, думаю: «Сука». Я смотрю на Исузу, моргаю, думаю: «Супер-сука. Мега-сука. Сука в квадрате».

— Ага, — вздыхает вместо этого Роз. — Ага, знаю.

Она добродушно похлопывает Исузу по плечу, отчего та вздрагивает и прижимает ладонь к недавно зашитой ране.

— Больно, блин, — цедит она сквозь зубы. — Мне, вообще-то, еще больно…

— Ох, господи, — отвечает Роз, прижимая пальцы к губам. — Извини. Я все время забываю, как долго у вас все заживает, ребята, — добавляет она и награждает меня выразительным взглядом.

Раны Исузу неприятные, но не опасны для жизни — или после-жизни. Но они дают мне пищу для размышлений. До сегодняшнего вечера мне представлялось, что именно я буду тем, кто обратит ее, когда наступит время. Что я буду первым и единственным, кто вкусит ее смертной крови. Я представлял, что сделаю это нежно, как отец целует дочь в день ее свадьбы. Есть совет, правила, которые ей уже известны, список вещей, которых она больше не должна бояться — теперь, когда она перестала быть добычей. Я выбрал бы внутреннюю сторону запястья — нейтральная территория, но территория, всегда видимая владельцу, последний шрам, который когда-либо появится на ее теле, постоянное напоминание о том, кто на самом деле был более-или-менее отцом. Если не кровным отцом, то отцом по крови, от которого она получила свои новые глаза и новую улыбку.