Обращенные

Она наводит на меня палец, точно пистолет: это что-нибудь да значит.

— Сьюзи любит его, и этим все сказано.

— Исузу.

— Один хрен.

Он приходит в черных кожаных штанах, черной шелковой рубашке, черном шелковом галстуке и черном кожаном пальто. Кроме того, он носит темные очки в тонкой металлической оправе, а в мочке уха — рубиновый гвоздик, который мне хорошо виден. Он так стоит, его лицо повернуто ко мне в три четверти — именно так, чтобы я видел, какой волевой у него подбородок.

— Мистер Ковальски, я полагаю?

Да, ты полагаешь, мать твою. Ты действительно полагаешь.

— Можете называть меня «Мартин».

— Хорошо, Марти.

— Нет, — говорю я. — Я сказал «Мартин».

Роз награждает меня щипком — достаточно сильным, чтобы вызвать у меня протечку; я делаю вид, что не замечаю.

— Хорошо, — говорит Роберт. — «Мартин».

— Трудно было нас найти? — спрашивает Роз, ожидая, чтобы взять у него пальто.

Напрасно. Она задерживается в таком положении на секунду дольше, чем следует, потом делает вид, что поправляет одежду.

— Нет, — отвечает Роберт. — Я тут уже бывал.

Это точно, думаю я. Только на этот раз тебя сюда пригласили.

— Хорошо, хорошо, — говорит Роз. — Проходите. Раздевайтесь.

— Сьюзи тут? — спрашивает Роберт, производя взглядом панорамную съемку гостиной.

— Исузу, — поправляю я. — Она в ванной.

— Все еще?

— «Все еще писает»? — переспрашиваю я, делая вид, что не понимаю, о чем идет речь. — Да. Вы же знаете, как долго эти смертные могут писать.

— Можете не рассказывать, — говорит Уже-Не-Маленький Бобби. — У меня новая квартира, понимаете? Знаете, дом был построен… уже после. В этих домах туалетов не бывает, верно? Так вот, в первый раз, когда Сьюзи ко мне зашла, мне пришлось дать ей ведро, чтобы она взяла его с собой в чулан. Такое впечатление, что она мочится на барабан — такое жуткое было эхо. Она выходит, я ей что-то типа: «Господи, девочка…», а она мне: «Ты слышал?», а я: «Ну да». Ух…

Я смотрю на Роз, впечатляюще невпечатлительную. Я кое-что делаю со своим ртом, когда Роберт не видит. Изображаю легкую ухмылку. Роз усмехается в ответ. Перевод: «Сопляк? Вот-вот. Сопляк».

Славно. Один готов. Есть. И мне даже не пришлось особенно напрягаться.

— Ну, Робби… — говорю я. «Робби» не был напрямую исключен из списка, и я думаю, что смогу воспользоваться этой лазейкой. — Чудная история, ее стоило рассказать с порога.

И ЭКГ его ухмылки берет и превращается в ровную линию.

— Ох, господи, — он тушуется. — Неприлично рассказывать о таких вещах, верно?

Роз не кивает, и я тоже. Мы не должны. Робби продолжает самостоятельно.

— И… ну, тем более на людях… Я не должен… Я не знаю, что… Я изви… — он меняет диспозицию. — Просто меня это на самом деле беспокоит. Сьюзи… я имею в виду «Исузу»… она рассказывала мне про вас, как вы нашли ее, как воспитывали, что вы были для нее как Господь бог и…

Вот щенок. Дешевая задница, нашел способ ввернуть комплимент, подлизаться, показать, какой он белый и пушистый… щенок.

— Исузу в самом деле такое сказала? — переспрашиваю. — Что я похож на Господа бога?

— Ну, или на Иисуса Христа, — отвечает Роберт. — Знаете, вы были ее спасителем и все такое.

Я невольно улыбаюсь сам себе. Возможно…

— Так, Роберт, — говорит Роз, перехватывая эстафету у вашего покорного слуги, — как вы думаете, где Сьюзи могла набраться привычек Карен Карпентер?[117]

— Простите?..

Роз — мой ангел, моя надгробная плита — изящно вводит добрую часть своей изящной ручки себе в горло, чтобы объяснить, что имеет в виду.

— О, — произносит мистер Литтл, очевидно, чувствуя себя несколько более соответствующим своей фамилии, чем несколько секунд назад. — Хм… — хмыкает он. — Да, — поддакивает он.

— Хм… да, — эхом откликается Роз. — Да?

— Полагаю, что вроде как от меня… я полагаю.

Улыбка Роз кажется пришитой, и я могу видеть то, что я не видел прежде: ее беспокоило, не была ли она сама причиной буль-как-ее-там, от которой страдала Исузу. Ее челюсть немного опускается, точно на петлях, совершая жующее движение, а веки прикрывают черный мрамор ее глаз — произвольное, намеренное движение: она принимает новую информацию и запечатывает ее.

— И как вы считаете, почему? — спрашивает Роз, открывая глаза точно на последнем слове и концентрируя всю сияющую черноту на нашем маленьком госте.

— Она начала первой, — говорит Робби. — Она спросила, на что это похоже — когда ты знаешь заранее, что тебя собираются обратить. Я просто рассказал ей, через что прошел, рассказал все.

Я смотрю на Роз; Роз смотрит на меня. Все эти годы Исузу задавала нам обоим подобные вопросы. Например: что мы сделали бы, если бы мы знали заранее? А потом: чего мы лишились, перестав быть смертными, о чем мы больше всего жалеем?