Обращенные

И потом все эти вещи по поводу пятен и пятнышек — на ее языке, на губах, на лице. Красные, белые, коричневые… или что-нибудь похуже? Равномерно или неравномерно распределенные? Гладкие или наполненные гноем? Карбункулярные. Зарубцевавшиеся. Лепростатические. Открытые и с выделениями.

Пожирающие плоть!

Предполагается, что вампир — я. Предполагается, что я высасываю жизнь из живых существ, делая их пустыми по ощущению, изнуренными, как будто часть их мертва. Но детеныш-смертный вдвое меньше меня ростом несколькими «ап-чхи» может добиться куда большего, чем я могу добиться со своими клыками.

Когда меня обращали, был некий момент времени, когда я был реально выпит до капли, когда я упал на самое дно, достиг предела, которого может достичь живое существо — и не умереть. Я упал в некую дыру или нору. Я упал в нее только для того, чтобы обнаружить, что нора, в которую я упал — это я сам. Это была точка предельного отчаяния и опустошенности. Раньше мне казалось, что чувство, которое я пережил тогда — это страх. Сейчас я знаю лучше.

Это была любовь.

Прежде, тогда, это была любовь к самому себе. Это была любовь, которая нахлынула на меня, когда я увидел, что моя жизнь подходит к концу, когда я увидел, что ухожу навсегда. На этот раз…

Я листаю страницы. Новые инфекции, вирусы и прочая зараза. Новые безумные иллюстрации того, на что это может быть похоже. Бесстрастные клинические описания, освещающие их холодным, печальным желтушным светом, из-за чего они почему-то кажутся похожими на порнофильмы семидесятых. Не хватает только музыки на заднем плане.

Хватит.

Я просто не въезжаю. Я больше не могу копаться в этом китайском меню бедствий. И я громко захлопываю книгу, точно помощник кинорежиссера хлопушку.

Звук заставляет Исузу зашевелиться. Она потягивается. Трет глазки. Смотрит на меня. Я пытаюсь не присматриваться к цвету этих белков, пытаюсь не угадать в них того, что именуется желтушностью.

— Как ты, Тыковка? — спрашиваю я.

— Так себе.

— Хуже, чем было?

Она задумывается над этим вопросом, проверяет то, что должна проверить в своем тельце, которое начинает умирать с момента рождения.

— Не-а, — говорит она.

И затем — слово, которое снова делает мой мир единым.

— Лучше.

Уверен, несколько обломков затерялось, и место, где они находились, прочностью не отличается — голову даю на отсечение. Но пластыри на месте. Равно как и гвозди, скобы, мелкая проволочная сетка и шпагаты.

— Лучше? — переспрашиваю я, обретая уверенность.

— Ага, — говорит она, шмыгая носом, прежде чем оглядеться и бросить взгляд в сторону кухни.

Потом снова смотрит на меня, на мое лицо, на котором написано бесконечное, беспримесное облегчение. Чувствуя, что победа одержана, она спрашивает:

— А у нас не осталось «Графа Чокулы»?

Да, киваю я. Да, конечно. Сто долларов за набитый рот? Без проблем. Она улыбается, но ничего не говорит. Ей нечего сказать. Олла-ладушки! Все и так понятно.

Забавная вещь происходит, когда вы умудряетесь избежать удара. Чем большего количества ударов вы избегаете, тем больше убеждаетесь, что следующий достанется именно вам. И тогда вы начинаете принимать меры предосторожности. Вы протираете тряпочкой все открытые поверхности. Вы до блеска начищаете душевую. Вы прячете все ядовитые вещества под замок. Вы наполняете огромный бак грязной, проросшей картошкой, сооружаете перегонный куб, изготавливаете немного отвратительной бодяги, известной под названием «Лунный свет», и дезинфицируете этой дрянью каждый уголок, каждую щель, каждый кубический фут помещения, которое называют вашей квартирой…

Добро пожаловать в Ипохондрию номер сто один. Я представляю это примерно так. Что бы ни подцепила Исузу, она подцепила это где угодно, но только не от меня. Я имею в виду, что вампиры не могут быть переносчиками какой-нибудь заразы — тифа, гриппа или насморка. Наша кровь сама по себе настолько заразна, что уничтожает любую заразу. Точка. Вот почему наши торчки вынуждены снова и снова покупать пакетики с вирусами и вот почему им приходится покупать все больше и больше.

Отсюда вывод. Нечто бактериальное, микробное или вирусное попало в квартиру извне, из-за чего Исузу и заболела. И эта дрянь, возможно, все еще висит на шторах, на раковине, на ее подушке, на ее одежде в корзине для белья. Что означает, что вся квартира и все, что в ней находится, необходимо дезинфицировать. Вот где собака зарыта. Я не могу приготовить пенициллин самостоятельно, но сотворить что-нибудь алкогольное — вроде бодяги, которую когда-то именовали «Лунный свет»… Это школьный курс химии.

В итоге я по десять раз окунаю в этот самодельный спиртовой раствор каждую вещь, которая находится в моих апартаментах, чуть ли не пропитываю им всю квартиру. Исузу начинает смеяться — чуть громче, чем обычно: она надышалась паров. Но даже после того, что я сотворил, даже после того, как в доме все блестит, остается еще одно место, которое внушает тревогу.

То, что за дверями. Где солнце и микробы. В двух словах: прогулки Исузу отошли в историю.