Обрастая листьями

Сквозь многочисленные протесты я вдруг расслышал голосок, который не мог не узнать. То был голос моего старого приятеля и его одного было достаточно, чтобы меня согрело давно забытым теплом. Я вдруг осознал, насколько сильно скучал по крошечному созданию, которое некогда было смыслом моей жизни.

Нет!

Не смыслом.

Самой моей жизнью.

Вновь меня охватило желание отдать ему все без остатка.

Но отчего мне вдруг стало так тяжело на душе? Я сконцентрировал внимание на знакомом трепетании. Трепетание выражало нечто настолько неведомое и чуждое мне, что пропасть, которая уже и так образовалась между нами, теперь оказалась непреодолимой.

То было…счастье?

Но что это за счастье, сколько я не старался, не смог определить.

Только на следующий день я вдруг понял, что за непреодолимая преграда лежала между мной и пониманием этого счастья. Я ложился спать и почти заснул, как вдруг нужная мысль достигла сознания.

«А вдруг все это время причина крылась в одиночестве?» – осенило меня.

Я всегда сторонился людей. Я попытался на мгновение представить, что значит дорожить кем-то. Я попытался представить себя одним из тех, кто не знает, что значит одиночество. Но мой разум был на такое не способен…

На мгновение я забылся, а когда очнулся, то обнаружил, что вся моя подушка и рукава ночной рубашки пропитаны жидкостью. Эта жидкость следами застыла и на моих щеках. Я дотянулся языком до этого следа. «Соленый» – подумал я бесстрастно и также бесстрастно опустил почему-то тяжелую голову на подушку.

«Теперь ему не так одиноко» – подумал я с некоторым внутренним удовлетворением. «Вот бы и мне так» – услышал я впервые собственный голосок, доносящийся изнутри и провалился в сон…

***

В скором времени я обнаружил на голове ветку. Я думал, что она запуталась в волосах во время прогулки по лесу, но, попробовав ее отодрать, почувствовал такую боль, что оставил попытки. И хоть я не знал, насколько прилично показываться с веткой, растущей из головы в обществе, я решил не пропускать занятий.

Никто ничего не сказал.

Тогда я понял, что эту ветку замечаю лишь я один.

***

Я стал замечать, что все меньше похожу на человека. Когда нечаянно я цеплялся за собственное отражение в зеркалах, витринах и лужах, то обнаруживал новые признаки «одревеснивания» – так я окрестил свое состояние.

Мои волосы начали срастаться и грубеть, а затем и покрылись корой, образуя некое подобие раскидистых ветвей. Те обросли пышным слоем листьев, и я совсем перестал отличать собственную голову от кроны небольшого деревца.

Нити плюща оборачивались путами вокруг моих рук и ног. Лианы стянули запястья подобно наручникам. Острые шипы впивались в кожу и корни проникали все глубже в меня. Вода заменила кровь в моих многочисленных сосудах. Все тяжелее становится шлейф листьев, который мне приходилось таскать за собой на спине. Я почти не мог передвигаться.

Наконец и пальцы стали вытягивается в тонкие, подобные спицам веера, ветви. Если прежде я еще как-то мог носить одежду и ходить, пусть и с трудом, на работу, а затем начал принимать пациентов на дому, то теперь едва мог встать с постели – если я долго лежал, ветви, эти новые части тела, норовили пустить отростки, врасти в стены и опутать изголовье кровати.

Одно хорошо было в новом образе жизни – надобность в питании отпала. Теперь, когда мой организм почти полностью состоял из растительных клеток, я получал все необходимые вещества из воды и солнечного света. Так что для дальнейшего существования мне понадобилось только выставить кровать на середину кухни – единственное помещение, где одновременно были и кран с водой, и окно, в которое беспрепятственно проникал солнечный свет.

«Во что превратилась жизнь?» – время от времени лихорадочно вспоминал я. В такие мгновения лианы медленно стягивали мои глаза светонепроницаемым обручем. И тревожные думы почти сразу вытеснялись ленивым полудремом.

***

Я уже не вставал с кровати. Осознание конца ворвалось в мою голову последней чистой, как проточная вода, мыслью. Я знал, что не доживу до утра, но это меня не так уж и удручало.

Я превращусь в дерево.

Наконец-то моему вечному одиночеству придет конец.

Был поздний вечер. Из распахнутого настежь окна долетали теперь уже бесконечно далекие звуки: сирена скорой помощи, шум трамвая, скрип не смазанных тормозов автомобиля, гудки. Слышал я и человеческую речь, но совсем не различал слов.

А вот птичья трескотня стала для меня отрадой. Жаль день был пасмурным и унылым, и птицы напоследок не прилетели спеть прощальные гимны.

Да, я уже давно перестал быть человеком. И что с того!?

Я обвел глазами комнату. Грустные желтоватые обои, запыленные какого-то противного голубого оттенка кухонные полки, заплесневелый кусок сыра на столе, который я так и не удосужился выкинуть. Холодильник не раздражал жужжанием – после нескольких месяцев неуплаты за электричество его отключили.

Наконец, я сделал над собой усилие и повернул голову в направлении единственной фотографии людей, которые имели для меня какое-то значение. Мои родители.