Обратная перспектива

– Хочешь, расскажу, как это было? – мрачно возвещает она. – Вероятно, это было что-то вроде тургеневской девушки… Вероятно, такая вся тонкая, интеллигентная – ах!.. Разговаривали, вероятно, исключительно о возвышенном… Гуляли, вероятно, по городу, держались за руки, поглядывали друг на друга… Вероятно, вздыхали… Ты ей стихи не читал?..

– Ей двадцать семь лет, – говорю я.

– Что ж, для мужчины – самое то.

– Много ты о мужчинах знаешь…

– Все, что нужно, я о них знаю, – высокомерно отвечает Ирэна.

– А мне – сорок шесть. Зачем я ей нужен?

– Затем!.. Много ты знаешь о женщинах!..

– Все, что нужно, я о них знаю…

Ирэна, как беговая лошадь, встряхивает головой.

– Кое-чего ты все же не знаешь, – объявляет она. И многозначительно предрекает. – Ладно, узнаешь сейчас…

Далее у нас происходит очередной термояд. Мир сотрясается, раскалывается на части, проворачивается размазанными фрагментами как карусель. Вспыхивают в толще его созвездия искр. Восходит оттуда огонь, который сжигает, но не сожжет. Последствия ядерного разлива, впрочем, не слишком существенны. Разве что мы, обо что-то споткнувшись, опрокидываем на кресло торшер. Да еще температура в комнате, как обычно, подскакивает градуса на четыре.

И это, кстати, не художественная гипербола.

Насчет тепловой аномалии, которой сопровождается наш эротический термояд.

Температура действительно поднимается.

Я проверял.

В общем, становится жарко.

Зато Ирэна торжественно объявляет, что прощает меня.

– Добавь: так уж и быть…

– Так уж и быть, – выгнув бровь, говорит Ирэна. – Но это в первый и – хорошенько запомни – в последний раз. Запомнил?

– На всю жизнь!

– Поклянись!

Клятву я приношу с легким сердцем. Я благодарен Ирэне уже хотя бы за то, что она возвратила меня в реальность из муторного царства теней. Еще год назад я почему-то жил так, словно из меня вынули батарейку: еле-еле, чуть-чуть, на остаточном электричестве, которого уже почти нет. Это, конечно, не означало, что я опустил руки, – все, что требовалось от меня, я добросовестно выполнял. Однако в том, что я делал, в том, как двигался и дышал, не было настоящего внутреннего напряжения. Я как бы не жил, а отбывал мучительную обязанность жить. Не строил свою судьбу, а тупо, как кролик, реагировал на изменения внешней среды. Увидел рядом морковку – сожрал, почуял опасность – шарахнулся в сторону. В это время один из моих приятелей, посылая поздравление с Новым годом, пожелал мне полного благополуя. Пропустил, видимо торопясь, в слове «благополучие» слог «чи». Так вот, у меня был полный благополуй. Такой полный, такой вязкий и окончательный, такой безнадежный и одновременно такой благодушно-тупой, что я просто не знал, как выбраться из него. Ни Лариса в этом смысле не помогла, ни безымянная филологиня, с которой я познакомился в Таганроге, ни предыдущие пять-шесть приятельниц, растворившихся в памяти без следа. Лекарство от любви, которое я принимал в лошадиных дозах, не действовало. А тут всего ничего, год прошел, и вот, пожалуйста – опять живой человек.

Короче:

– Клянусь!

Наконец эротический ураган стихает, мы может спокойно поговорить, и Ирэна докладывает, что о пожаре на даче учителя она ничего существенного выяснить не смогла. Пожар как пожар, деталей, внушающих подозрения, нет. Согласно заключению экспертизы, которое она посмотрела, явившись к следователю как журналист, в момент возгорания учитель был уже мертв. Скорее всего, включил плиту, что-то поставил, прилег, все – больше не встал. Разрыв сердца. Вряд ли отсюда удастся что-то извлечь…

– Значит, обыкновенный несчастный случай?

– Ну… видимо, так…

В ответ я рассказываю ей о Старковском, о парадоксальной гипотезе, которую тот пытается обосновать. Ирэне эта история определенно не нравится, и она вновь категорически заверяет меня, что ни о каком параллельном исследовании слыхом не слыхивала, до сего момента была уверена, что никто, кроме нас, гранта от ФИСИСа не получал. Для убедительности она округляет глаза. Я ей верю. Мне вообще кажется, что женщины никогда не лгут. Если женщина говорит «люблю», она говорит чистую правду. И если она же всего через полчаса говорит «ненавижу», то опять-таки говорит чистую правду. Просто правда для нее – это то, что сейчас. А то, что было секунду назад – сгинуло навсегда.

Аналогично с Ирэной.

– Это решает центральный офис – не я.

– Прямо хоть лети в Эквадор.

– Ну что, прилетишь – сидит там какая-нибудь негритянка, вот такой толщины, без лифчика, без… в общем, без ничего… листает комикс, по-английски не говорит и, разумеется, ни о каком фонде представления не имеет. Служит как передаточное звено…

– Негритянки, говорят, темпераментные…

Ирэна поднимается на локтях и грозно предупреждает:

– Ты у меня – смотри…

А вот сам концепт, который предлагает Старковский, приводит ее в восторг.

– По-моему, это все объясняет, – радостно говорит она.