У моря, у Черного моря —Вдали от роскошного мираДревний стоит Илори,А рядом с ним — Очамчира…В абхазских домах забытыхГуляет ветер столетий,Да бегают резвые детиВ руинах, плющом увитых.Там, где стоит Илори,Лагерь разбил когда-тоПобедоносец Егорий…Источник с тех пор благодатныйСтруится с копья святого…Илори, Илори, Илори,Сердце мое устроил…Там, в храме осьмого века,Миро течет, как млеко.И кипарисы, как свечи,Там освещают вечность…Илори, Илори, Илори,Ты — лучше любого моря,Ты — лучше любого дома.В сердце стучишь любовно.Сколько менялся пейзаж заоконный
Сколько менялся пейзаж заоконный —Но в памяти детства один:Снежное поле под небом суконным,Трубы за полем и дым.И все пространство с лунною дрожьюОн превращает в едкую мглу,Гонит прохожих по бездорожью.Вижу: отец мой идет по нему…Вот он заходит за край Парашютки, —Там, за пригорком, потише метель.Он уже близко. Считая минутки,Я у плиты завожу канитель.Свет зажигаю. Гонимый из комнат,Сумрак сливается с уличной мглой,И пропадает пейзаж заоконный,Чтоб навсегда оставаться со мной.Во всем, что есть, есть смысл
Во всем, что есть, есть смысл:В простом сложенье числ,В пустом полете звезд,Упал ли тихий лист,Иль взмыл он до небес.Его ищу во всем,Мой взгляд вотще скользит,Но счастье, видно, в том,Что этот смысл сокрыт…Где низ и где верх — облака под ногами
Где низ и где верх — облака под ногами.Где утро, где вечер — туман за бортом.Мы входим из завтра в сегодня кругами,Не зная законов пространств и времен.Хабаровск — Москва. Я лечу, улетаю.В окно самолета тоскливо смотрю:Я маму и землю свою покидаю,Где выросла я, и где я не умру…И вот, растянувшись полоскою белой,По небу с Амура до Лены, рукойУрал обниму, и сосны´ не задену,И слезы пролью над Москвою-рекой.Я и там, я и тут — я почти невесома,Парю в поднебесье, не зная, где я.Как прежде в пути и как прежде бездомна,Зато вся Россия — мама моя.От автора
Думаю, многие не раз задавали себе вопрос: все ли правильно делают и говорят те или иные люди? Не живут ли они иллюзиями? Реже, конечно, касались себя: все ли правильно делаю и говорю я? Вообще по тому, как человек относится ко многим вещам: незначительное замечает, а главного не воспринимает — смотрит и не видит, можно судить о нем самом. Поэтому вопрос о художественной перспективе, казалось бы, предмете, необходимым только художникам, чертежникам и еще некоторым специалистам, оказывается важным для каждого. Разбираясь с явлением прямой перспективы, Павел Флоренский задает такой вопрос: «В самом ли деле перспектива, как на то притязают ее сторонники, выражает природу вещей и потому должна всегда и везде быть рассматриваема как безусловная предпосылка художественной правдивости?» Оказывается, якобы открытая художниками эпохи Возрождения, перспектива была известна еще в V веке до Рождества Христова, но не имела доступа к высокому искусству далее прихожей. Обратная перспектива же, напротив, применялась в иконописи, поэтому перспективность или неперспективностъ живописи не может рассматриваться как нечто равносильное умелости или неумелости.