Обратная перспектива

Девушки на курсе, конечно, никакие. Одна — дура, с вечно воздетыми ручками и круглым животом, похожа на примус. Другая — красивая, ничего не скажешь, только уж слишком распущенная, опасная, гуляет с фиксатыми жлобами, старыми, лет под тридцать. А эта вообще — комсомолка с тонкими ножками и бородавкой на губе. Римка, конечно, ничего — весёлая, талантливая, с крепкими ногами и низко посаженным задом, а двигается — как американский авианосец «Кирсардж». Только и с ней говорить не о чем — тёмная, как антрацит, с какого-то хутора под Херсоном.

— Вот мы привередничаем, — грустно сказал Кока, — а женимся в результате на каких-нибудь кугутках.

— Я не женюсь, — похвастал Плющик. — Я, как приспичит жениться, ухо себе буду обрубать, вроде Ван Гога.

— Это сколько тебе ушей понадобится, — рассмеялся Карл. — И вообще — ты Ван Гога с отцом Сергием перепутал.

— Тихо! — Кока приложил палец к губам и насторожился. Все замерли.

— Нет, показалось, — сказал Кока.

Карл знал, что не надо расспрашивать. Показалось — и показалось. Он выполз из пещеры — и задохнулся, как от хорошей новости: шелестела и клокотала в прибое галька, впереди — полное лето каникул, ему — восемнадцать, а до женитьбы — как до того Лузановского мыса, что висит над горизонтом светлой охрой, с разбелённым ультрамарином в лощинах.

Кока взобрался на скалу и подбрасывал в воздух остатки хлеба. Чайки кружили над ним, овевали крыльями щёки, садились на плечи, зависали над головой, царапали светлые волосы, Кока хохотал и разбрасывал руки. Внезапно он затих.

— Стоп! А где Плющик?

— Мало ли… Зашёл за скалку.

Кока спрыгнул с камня.

— Ты — туда, а я — туда.

Карл посмотрел на море — да нет, Плющик сдуру туда не полезет, он и в тёплой воде не очень-то… По гальке и по песку, перебираясь через осыпи и завалы, заглядывая в пещеры, мимо бледной парочки, недовольно поглядевшей вслед, Карл обошёл несколько бухточек и вернулся к угасшему костру. Через некоторое время подошёл Кока.

— Ну?

— Слинял, гад.

— Это кто слинял? Это кто гад?

Светящимся силуэтом Плющ возник в проёме пещеры, торжественно вынул из-за пазухи тёмную бутылку кубинского рома.

— Плакал аттестат зрелости, — обречённо кивнул Кока.

— А ром — он и есть сама зрелость, — возразил Плющик, — напиток настоящих мужчин. Ничего, Кокочка, на справку осталось. Ты, ведь, Карлуша, диктант подкинешь?

Швыряли камни, целились в сигаретную пачку, жменю гальки подбрасывали таким образом, чтобы она, входя в воду, произносила «Бурлюк!». Спорили, у кого лучше получается. Пили за настоящих мужиков: дядю Хэма, Поля Гогена, Александра Грина.

— Я вам скажу хорошую новость, мальчики. Этих бабок всё равно бы не хватило. Я узнавал — с этого сезона аттестат стоит пятьсот.

2

— Ну как, рассказывай. — Снежана нетерпеливо пододвинула стул. Лелеев поднял над столом стеклянные глаза.

— Ты меня, Снежаночка, сначала напои, накорми, а потом спать уложи.

— Нет, серьёзно.

— А серьёзно, — Плющ налили себе полстакана водки и залпом выпил. — А серьёзно — ничего серьёзного. Разночинец, дай-ка зажигалку.

— Ну, не томи…

Плющ, наконец, успокоился.

— Во-первых. Ты же знаешь, Снежаночка, эти музейные особняки — сплошные коммуналки и жить страшно — деревянные конструкции сто раз погнили. А тут — капитальные перекрытия, и весь второй этаж — заблудиться можно. И полы тисовые. Водила меня, госпожа, водила, а потом завела в ванную и показала свою джакузи…

— Что-что? Лелеев, что ты ржёшь?

— Джакузи. Ну, хреновина такая. С водоворотиком.

— Ладно. А сама-то она как, Надежда?

— Ничего. Только обаятельная. Сволочь, наверное.

Лелеев закашлялся.

— И нечего кашлять. Хорошему человеку незачем казаться хорошим.

— Да Бог с ней, — Снежана придвинула тарелку с макаронами, измазанными мясным фаршем. — Что ученица?

— А… — Плющ вдруг устал. — Четырнадцатилетняя дылда. Ростом… Лелеев, встань-ка.

Лелеев приподнялся в недоумении.

— Ну, да, — удовлетворённо кивнул Плющ. — Не меньше. Садись. Покажи, говорю, свои работы. Приготовился. Думаю — кувшинчики какие-нибудь, яблочки, берёзки… а она приносит… Знаешь, бумага для ксерокса, формат А4. И на ней фломастерами — принцессы в бальных платьях. С диадемами. А вместо глаз — миндалины с ресничками. Ну, говорю, а ещё что-нибудь умеешь? А она осматривает меня с головы до ног, делает восхищённые глазки и нежно так выдыхает: «да…»

Плющ внезапно вскочил, с шумом отодвинул стул и взревел:

— На хрен!

Лелеев тихо выпил и приподнялся.

— Я пойду…

— Иди, иди…

Когда дверь за Лелеевым закрылась, Плющ грустно усмехнулся:

— Всё, Снежаночка. Теперь вся Кимра будет знать, что я обозвал Надежду и сукой, и падлой.

Глава пятая

1

После пожара ничего не изменилось, но было ощущение, что раскрылась новая тетрадка, и жизнь началась с красной строки.

В этом новом спокойствии чувствовался, тем не менее, какой-то изъян, раковина, пузырёк воздуха невысоко над головой.

Карла раздражало чувство новой неполноценности, он восстанавливал все события девятого мая, но пузырёк не исчезал, а только смещался, как при моргании помеха в глазу, похожая на инфузорию Хуана Миро.