Обратная перспектива

В доме диетолога не оказалось хлеба. Конечно, нарочно. Как они говорят: белая смерть, чёрная смерть, пшеничная смерть. Какая ещё — формовая, подовая, заварная… надо купить, сходить на площадь, заодно и Рональда проведать, а то забудет.

Плющ сварил кофе в маленькой турке, с наслаждением натянул белые штаны — они оказались неожиданно тесноваты в пуговице, молния застегнулась с трудом. Что поделаешь — ходить надо больше.

На базарчике вчерашняя баба с вином мазнула недобрым взглядом и отвернулась. Рыбак в брезентовой зюйдвестке и ботфортах продавал бычков. «Ряженый какой-то, — удивился Плющ, — и бычки, наверное, бутафорские, вчерашние».

— Низка — двадцать пять гривен, — с готовностью, не вяжущейся с суровым видом, — сказал рыбак.

— Дай помацать.

Плющ ткнул пальцем в тугого бобыря, приоткрыл жаберную крышку, понюхал и величественно отошёл.

— Что бы ты понимал, москаль паскудный…

Плющ улыбался на ходу: бычки были свежие, но белые штаны работали, требовали понтов.

Магазин Рональда был закрыт, график работы, — прочёл Плющ, с 10 до 19. Он посмотрел на солнце — девять, наверное. Всё-таки без часов неудобно, когда ты один, но не носить же это китайское фуфло. Качество часов наверняка определяет качество прожитого тобой времени. Надо съездить на Староконный, может, найдутся какие-нибудь советские — «Полёт» или «Заря».

Он побродил по площади, нашёл пивнушку, но заходить не стал. А вот и открытый магазин, и даже с небольшой очередью, как полагается, — продавщица ушла в подсобку и долго не возвращалась. Очередь не роптала, робкие бледные люди молча переминались с ноги на ногу. Наконец, появилась продавщица и в полной тишине пошла в наступление:

— Что, я не могу удалиться по своим делам? Новости! Я, между прочим, тоже человек!

Никто не возражал, и продавщица обмякла.

Плющ взял буханку чёрного и бутылку водки, сел на ящик под стеночкой и растворился в тёплом воздухе. Он видел, как Рональд открывает магазин, но не торопился. Посмотрел на солнце, на тени, чтобы запомнить, как выглядят десять часов местного времени.

Рональд кивнул вежливо и равнодушно.

— Сделай-ка мне, Рональд, как всегда.

— Говно вопрос.

Он налил стопку, отрезал ломтик лимона, положил на блюдце:

— Рекомендую.

Плющ выпил коньяк медленно и внимательно, жевнул лимон.

— Сколько с меня?

— Нисколько. Не велено. Наши с Лёней дела.

— Интересно, — огорчился Плющ, — психолог-диетолог. Это получается, что мне сюда лучше не заходить!

— Ваше право.

— Нет, но ты видал, Рональд? Придумал лучше всякой супруги. На совесть давит. Он меня завязать хочет.

Рональд посмотрел на бутылку, просвечивающую в пакете, и впервые улыбнулся.

— Вас завяжешь… как же.

Плющ рассмеялся:

— А давай, мы его всё-таки наколем. Через раз буду платить я, тебе же лучше.

— Говно вопрос. Только я не могу.

— Почему?

— Я честный.

— Ну и ладно. В конце концов, я его об этом не просил. Большое спасибо.

Плющ посасывал кружок твёрдокопчёной колбасы, когда позвонил Лёня.

— Всё нормально? Спать не холодно? Завтра суббота, я приеду, привезу обогреватель.

— Большое спасибо. Только приезжай с утра пораньше. Может, на Староконный съездим? Он ещё существует?

— Да, да, о’кей.

— И ещё, Лёня. Тут у тебя орехов понападало. Куда их определить? Может, тазик какой?

Лёня засмеялся:

— А вы ешьте. А что останется — пусть лежит так.

Плющ посмотрел на обсосанную колбасу.

— Издеваешься? Ладно. До встречи.

«Я, в кои-то веки, дачник», — возликовал Плющ, усевшись в шезлонге под черешней. Белые штаны жили своей жизнью, — тени побелевшей листвы шевелились на них, наклонялись, кивали, покачивались в разные стороны. Белое вступило в диалог с сиреневым, и говорили они о любви.

Бунинское серебряное солнце копошилось в седой щетине. Не было никакой южнорусской школы. Что общего у дачника Костанди с Головковым, задыхающимся от тяжести красоты, или тревожным Нилусом? И никто в Одессе не обязан быть одесситом. Да просто не может. Море и тени — это только условия, не больше. А главное — это произведение души и культурное любопытство. Это хавал Паустовский, Константин Георгиевич, а Бабель — не догонял. «Одесские рассказы» можно написать и в Кимрах. Интересно, кто ещё из одесситов это понимает? Пожалуй, никто. Карлик, Кока, Плющик.

Все Коренюки ушли в авангард, потому что это легче продаётся. Не должен художник продаваться. Хорошо, конечно, если его покупают.

Смешно — авангард, с понтом передовой отряд, стал обозом — убежищем ослабевших, туда уходят, когда нет сил совладать с кромешной красотой, и отсиживаются, и стреляют по химерам из детского оружия.

Сарайчик был на замке, под стеночкой стояло ведро с окаменевшей извёсткой, торчала из неё рукоять малярной кисти. Плющ залил известь горячей водой, побродил между вишнями, черешнями, абрикосами — на вид их было штук пятнадцать, да старый орех. Побелка на них полиняла, не оттуда растут руки у диетолога.