Обратная сила. Том 2. 1965–1982

– Разность принципиальных позиций. Белинский – сторонник революционных методов преобразования, он считал, что нужно все быстренько порушить, а на руинах так же быстренько вырастет все новое и замечательное. Гоголь – эволюционист, он считал, что начинать надо с каждого конкретного человека, то есть с себя, и тогда мало-помалу мир, населенный изменившимися людьми, изменится тоже. «Неистовый Виссарион», со свойственным многим критикам хамством, грубо оскорбил Гоголя, при этом выдергивал слова из контекста и перевирал заложенный в них смысл. В школе нам, разумеется, ничего этого не объясняли, потому что оба они, и Белинский, и Гоголь, назначены быть классиками, а это следует понимать так, что они априори правы. Оба. Классик не может быть неправ. Но тебе же это совсем не интересно, Орлов.

– Ну почему?..

– Да потому, что я раз десять за последние полгода упоминала это письмо, но ты меня не слушал. Ты об Аллочке думал, надо полагать. Тебе вообще никогда не было интересно то, чем я занимаюсь помимо основной работы. Да и работа моя тебя не сильно волнует. Трудится девочка где-то – и слава богу, за тунеядство не привлекут. Знаешь, друг мой, мне надоело быть вечно младшей.

– Но я…

– Подожди, Саша, не перебивай меня. Раз уж зашел разговор, то я выскажусь до конца. Ты занял по отношению ко мне позицию старшего наставника, который имеет право поучать и контролировать. Я для тебя всегда, с самого начала, была эдакой миленькой дурочкой, которая хороша для ведения домашнего хозяйства и для совместных походов на премьеры и просмотры. Ты насмехался над моими увлечениями, ты не принимал их всерьез, считал их никому не нужным баловством. Ты даже не потрудился заметить, что если я столько лет этим занимаюсь, то, наверное, для меня это все-таки имеет большое значение. Единственное, что ты иногда делал – осекал меня, когда тебе казалось, что я захожу слишком далеко. Да, время от времени ты позволял мне рассказывать тебе о своих находках, но делал это вовсе не потому, что тебе действительно интересно, чем я занимаюсь, а только лишь с целью успокоить меня и отвлечь. Неужели ты думал, что я такая глупая и не вижу этого, не понимаю? Ну ладно, хорошо, для тебя я такая. Но появились люди, которые меня маленькой дурочкой не считают. Люди, которым интересно и нужно то, что я знаю. Люди, готовые со мной обсуждать историю правовой мысли и законодательных реформ. Все, Орлов. Девочка выросла. Назначь теперь Аллочку себе в младшую группу, она значительно моложе меня, у тебя получится. А я от твоей снисходительности устала.

Александр Иванович помолчал, потом спросил негромко:

– Правильно ли я понял, что ты больше не хочешь со мной жить? Ты от меня уходишь?

Людмила Анатольевна вздохнула.

– Да, Саша, я хотела бы уйти от тебя. Но пока некуда.

– А Хвыля? Разве ты не к нему хотела бы уйти?

– К нему. К Андрею. Но если ты не забыл, он все-таки женат. И живет со своей семьей в общаге.

– Разводиться не собирается?

– Не знаю, мы это не обсуждали.

– Так обсудите.

– Обсудим, – кивнула жена, – обязательно обсудим. А пока тебе придется потерпеть мое присутствие здесь. Другого жилья у меня нет. Обещаю, что не буду слишком долго тебя мучить. Поговорю со знакомыми, может, у кого-то на даче можно перекантоваться.

– У нас тоже есть дача, – растерянно проговорил Александр Иванович. – Почему ты не рассматриваешь такой вариант?

– Наша дача не приспособлена для жизни в ней зимой, она летняя, хотя на первое время, конечно, сойдет, до холодов. Но она далеко. Чтобы каждый день ездить на работу и возвращаться туда ночевать, нужна машина.

– Возьми нашу машину.

Он готов был предлагать все что угодно и пойти на любые условия, лишь бы Люсенька была довольна, лишь бы ей было хорошо. Потому что он сам виноват. Виноват во всем, что произошло. Сперва побоялся оказаться евреем в немецком плену. Потом побоялся признаваться в подмене документов, потому что испугался и огульных репрессий, под напором которых в лагеря отправляли людей сотнями и тысячами, ни в чем не разбираясь и ни во что не вникая, и нарастающего в стране антисемитизма. Потом побоялся быть откровенным с Люсенькой, которая была на десять лет младше. Да, он любил ее, но был уверен: не поймет. Не примет. И тем самым Александр Иванович изначально отрезал для себя возможность партнерских отношений в браке. Ибо равенство возможно только там, где есть полная искренность и открытость. А там, где нет равенства, остаются только два варианта отношений неравенства: либо подчиненность, либо господство. То есть ты или подкаблучник, или старший. Он выбрал роль старшего. Мудрого. Знающего, как и что нужно делать. Ему казалось, что это правильно, разумно. Ведь Александр Орлов – фронтовик, имеющий и боевые ранения, и награды, да и старше жены на целых десять лет. Разве могло сложиться как-то иначе?

И вот теперь оказалось, что все было неправильно. Сначала Алла, теперь Люся… Почему, ну почему так сложилось? Неужели самое обыкновенное, самое понятное стремление выжить может привести к таким катастрофическим последствиям?

* * *