Обратная сторона Японии

Дело в том, что Япония для большинства россиян – это прежде всего Токио. Это, если говорить о той «Японии», которая могла представлять интерес как жертва стихийного бедствия, высокоразвитый город-страна небоскребов и роботов. Самые ужасающие съемки сэндайского цунами наглядно свидетельствовали о том, что ни реальные небоскребы, ни роботы не пострадали – не пострадала мифическая Япония. В случае, например, с Филиппинами или Индонезией цунами как медиапроект само по себе оказалось бы самодостаточным: бедные страны, гигантская волна разрушила то немногое, что было, и так далее. С Японией же такой шаблон явно не годился. Представление о Японии как о великой стране требовало иных масштабов и ракурсов показа бедствия. Срочно надо было искать выход, чтобы показать ужасы стихии в рамках общепринятого японского образа, требовалась глобальная катастрофа, а не наводнение в каком-то никому в России не известном Тохоку, от которого до Токио даже непонятно сколько ехать. Кому в той же Японии могли быть интересны репортажи, например, о пожарах в Ивановской области России?

Тут очень к месту оказался миф о географической «ничтожности» Японии, чрезвычайно популярный в мире и придуманный, кстати, когда-то самими японцами. Страна нескольких тысяч островов, большая по площади, чем Германия или Великобритания, с протяженностью береговой линии около 20 тысяч километров, воспринимается нами как маленький клочок земли где-то в Тихом океане, на котором теснятся плечом к плечу 127 миллионов японцев. В самом деле, они разве не оттого все время требуют наши острова, что им жить негде – тесно? Оставалось только придумать, как соединить вместе цунами, Токио и большое количество жертв, которое предполагалось с самого начала. На выручку пришла идея объединить все это землетрясением, которое губительно для Японии вообще. Идея не говорить о том, что от Сэндая до Токио более трехсот километров, о том, что в Токио разрушено всего одно здание, а жертв нет вообще. Эта идея вряд ли принадлежит какому-то конкретному человеку – она порождение той журналистской системы, которая складывалась у нас все постсоветское время. Системы, при которой главная задача – продать. Для начала – информацию, шоу, рекламу.

Картинкой, спасавшей в первое время новостников, стали съемки горящих в ночи неких хранилищ топлива по соседству с Токио – до той поры, пока не стало известно об аварии на АЭС «Фукусима-1». А в японскую столицу тем временем полетели группы российских журналистов – телевизионщиков и радионовостников, судя по их репортажам, в Японии никогда не бывавших и ровным счетом ничего об этой стране не знавших. «У них тут вроде император, да? Как его зовут?» – таков был первый вопрос московской журналистки коллегам из токийского отделения ИТАР-ТАСС, которых просили оказать ей «всяческое содействие».

В это же самое время начало определяться отношение японских журналистов, работающих в России, к ситуации вокруг землетрясения. Первой фразой, которую я услышал от них по этому поводу утром (по Москве) 11 марта, было: «Кан – камикадзе». Премьер-министр Наото Кан, лидер в недавнем прошлом оппозиционной, а теперь правящей Демократической партии, давно уже находился на прицеле политиканствующих японских СМИ. Корпорация японской журналистики традиционно связана с полвека правившей в стране и по-прежнему самой мощной и богатой партией – Либерально-демократической. Газетчики ждали только очередной оплошности, проступка Кана, чтобы сработать на добивание, и такой шанс им предоставило землетрясение. Отныне все внимание было направлено на то, чтобы выискивать в действиях правительства ошибки, недочеты, ложь. Ситуация с «Фукусимой-1» облегчила работу консервативным японским журналистам до появления выражения радости на их лицах. Работа пошла! Все остальное – детали.