— Убийство крайне жестокое и кровавое. Большего сообщить вам не имею права. Однако за двадцать пять лет, которые я работаю в полиции, такого кошмара мне видеть не приходилось. Тут словно Джек Потрошитель поработал!
— Мы уже намеревались обращаться к российским властям с просьбой о помощи для того, чтобы получить от вас свидетельские показания, фрау Журавски. Но процедура может длиться долго, поэтому буду признателен, если вы поведаете мне прямо сейчас, как прошла ваша последняя встреча с профессором.
Татьяна собралась с духом и кратко обрисовала беседу с владельцем клиники, впрочем, не заостряя внимания на том, о чем они говорили.
— Что-либо подозрительное бросилось вам в глаза? — поинтересовался полицейский.
Тогда детективщица, поколебавшись, рассказала, что видела перед тем, как сесть в такси. Еще о своем телефонном разговоре с секретаршей, добавив, что, может быть, это была вовсе и не секретарша.
Едва она произнесла последние слова, в туалете снова раздались шаги. А затем послышался звук открываемой двери.
Особа в красных туфлях на высоких каблуках ушла?
— Что значит «это была вовсе не секретарша»? — переспросил инспектор.
Татьяна стушевалась и ответила:
— Вам лучше узнать у нее самой. И она вам скажет, имел место разговор со мной или нет.
На что Уве Штрайл мрачно заметил:
— Увы, это невозможно. Потому что фрау Зиглинда Цепик, работавшая в течение последних семнадцати лет у герра профессора Шахта, тоже мертва. Женщина, как и ее патрон, стала жертвой неизвестного убийцы-садиста.
Татьяна окаменела. А потом у нее вырвалось:
— Значит, это все же Марк…
— Марк? — оживился инспектор. — Фрау Журавски, о каком таком Марке вы ведете речь? Вам что-то известно?
Татьяна заверила его, что собеседник не так ее понял, но полицейский не желала сдаваться:
— Вам что-то известно, ведь так? И кстати, ваш рассказ о том, что имело место во время вашей последней беседы с профессором, кажется мне недостоверным. Вы что-то утаиваете!
Конечно, писательница утаивала. Причем многое. Но не говорить же австрийскому инспектору, что она считает: убийца черпает вдохновение в ее новом, никому не известном романе!
— Я не утаиваю! И вообще не могу больше с вами говорить, мне пора! — заявила Татьяна.
Полицейский затарахтел о том, что у него к ней масса вопросов, что он подключит Интерпол, но детективщица сухо попрощалась, пожелала ему удачи в расследовании и нажала на отбой.
Спустя несколько секунд телефон зазвонил, высветился австрийский номер, но Татьяна сбросила звонок. А потом вздохнула и отперла дверку.
Выйдя из кабинки, прежде всего убедилась, что никого в туалете нет, и, повеселев, направилась к выходу. А оказавшись в помещении с умывальниками и большим, во всю стену, зеркалом, застыла как вкопанная.
На стеклянной поверхности краснела кровавая надпись:
Тот же самый почерк. Те же самые буквы.
Татьяна уставилась на тюбик помады, брошенный на столешнице возле одного из рукомойников. Подошла и посмотрела на него. И поняла, что это
А теперь — на краю рукомойника.
Что означало: кто-то украл у нее тюбик в аэропорту Вены, пока Татьяна пила одну за другой чашку эспрессо, а сумочка лежала на соседнем табурете. Или во время перелета из Вены в Москву.
И тут в голову Журавской пришла неожиданная мысль. Марк ведь мог быть не пассажиром,
Татьяна схватила тюбик — и тут же быстро положила его обратно на рукомойник. Сообразив, что на золотистой поверхности колпачка остались ее отпечатки, вытащила из сумочки салфетку и стала вытирать тюбик. Тот, конечно же, выскочил у нее из рук и упал на пол.
Подняв его, она столкнулась лицом к лицу с пожилой дамой в мехах, только что вошедшей в туалет. Женщина уставилась на помаду в руках Татьяны, затем перевела взгляд на исписанное зеркало. Выщипанные брови дамы взлетели, тонкие сухие губы презрительно изогнулись.
— Поверьте, это не я! — воскликнула Татьяна и, бросив тюбик в раковину, вылетела из туалета.
Итак, Марк где-то поблизости… Только в каком обличье?
Внезапно подумалось, что дама в мехах, только что вошедшая в дамский туалет, выглядела крайне подозрительно. Подозрительна она была тем, что именно такой писательница представляла себе мамашу Марка Шатыйло, когда работала над новым романом. Неужели это снова был стремительно переодевшийся в новый костюм маньяк?