Кукушкин, с камерой в руке, согнувшись в три погибели, мухой пролетел пустырь и уже стоял у машины. После того, как в Грозном в январе месяце пуля чиркнула его по голове, он старался лишний раз не высовываться. Вадик, наоборот, медленно встал и картинно, не торопясь, зашагал через пустырь.
– Вадь, не выпендривайся, потряси жирком!
А он, наоборот, встал, прикурил сигарету, закрываясь от ветра, и так же медленно пошел дальше. Вдруг из окопа выскочил один из тех самых новеньких образцовых солдат. Засеменил рядом, прикрывая собой Вадика от противоположного берега. Я взбесился.
– Ты что творишь!!! А ну бегом!!! Хочешь, чтоб его из-за тебя убили!!!
Вадик сразу набрал скорость. Он припадал на правую ногу, и было видно, что ему больно идти. Мы отъехали триста метров от передовой. Остановились у блокпоста Московского ОМОНа. Это в него только что попал ПТУР. Как раз перевязывали раненого, осколок застрял в бедре. Видать, от контузии глаза раненого разъехались в разные стороны. Один смотрел вправо, другой влево. Я встречал такое в первый раз. Ну а потом была пьянка. Из-за превышения дозы я нес околесицу. О том, что рано оставил службу, что с удовольствием бы вернулся… Потом еле доковылял до своего вагончика. А утром, часов в шесть, ко мне ввалился полковник Серенко.
– Все, решен твой вопрос!
Я, как вчерашний омоновец, никак не мог собрать глаза в кучу.
– Какой вопрос…
– Есть у нас в Главке для тебя должность. Полковничья! Тебе надо ехать в Москву, оформлять документы.
– Мне в вытрезвитель надо. Или в дурдом.
Вадик, резко повернувшись в мою сторону, поднял вверх палец. Сделал паузу, глядя на меня исподлобья.
– Вот, Саша! Правильно!
Фифти-фифти
Я тут решил заглянуть в аэропорт «Северный». В военную прокуратуру. Был у меня там один знакомый полковник, Петрович. Дядька неплохой, из Питера. Давал мне некоторые комментарии по обстановке. Ужинали вместе пару раз. Даже как-то и формальный повод нашелся – Петровичу стукнуло сорок пять. Комендант Грозного, генерал Баскаев, произнося тост, тогда пожелал:
– Здоровья тебе, Петрович! Каждый мужчина должен успеть сделать три вещи. Построить дом.
Петрович кивнул.
– Вырастить сына.
Петрович кивнул еще раз.
– И посадить… Да. Посадил ты, наверное, немало?
– Пятьдесят семь человек!
Гости смеялись.
А вообще, прокурорских в группировке не любят. Некоторые командиры даже в хозяйства свои их не пускают. «Чтоб не совали нос, куда не следует». Считается, что одни воюют, а другие им всячески мешают это делать.
И вот я как-то зашел проведать Петровича. Хозяин кабинета сидел за столом. А у окна на стуле – лысый круглоголовый генерал. Петрович угрюмо кивнул на меня:
– Вот он.
Генерал сжал кулаки:
– Да ты знаешь, что я сейчас с тобой сделаю?!
– В смысле?
– Да тебя расстрелять надо!
Я понял, что вляпался. Вот только во что и почему?
– Что же ты снимаешь скрытой камерой?! Человека вон подставил!!!
Петрович сидел молча, свесив голову, касаясь подбородком груди. До меня стало доходить… Видать, мой дружок ляпнул что-то не то во время последнего интервью. Его выпороли, а он сказал, что я снимал его тайно, исподтишка. Чудесно.
– Значит, скрытой камерой я снимал?
– Точно!
– А у меня запись-то сохранилась. Там прямо перед товарищем полковником юстиции микрофон стоит. Его видно в кадре. Вооооот с такой большой синей бобышкой! А на ней написано «Вести»! А еще товарищ полковник говорит: «Раз! Раз!» Ну, это чтобы мы звук наладили перед записью. Это что, «жучок»? «Прослушка»?
Я хлопнул дверью. Вот же кретины. Все настроение испортили. Вадик и Кук ждали меня у подъезда зеленого щитового здания прокуратуры.
– Поехали на Центральный рынок. Шашлыку поедим.
– Ты уверен?
– В чем?
– Да в том, что там из нас шашлык не зажарят?
Центральный рынок считался самым опасным местом в Чечне. Нет, конечно, в засаде сидеть – тоже риск, и в колонне ехать по Аргунскому ущелью, того и гляди на фугас налетишь. Но это, как говорится, «фифти-фифти»: может, повезет – а может, убьют. А вот если вы пойдете на Центральный рынок в милицейской или военной форме, без крутой охраны – там точно либо ножом пырнут, либо пристрелят.