Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

Взяв наш чемодан, мы с Ниной ушли подальше от дежурки военного, но остались на территории вокзала. Скоро мы опять увидели кучку спекулянтов и направились к ним. Эти всегда знали, когда и куда шел поезд. Через каких-то полчаса пришел товарный, и нам сказали, что он едет прямо во Львов, к польской границе.

С группой мешочников мы влезли в пустой вагон. Когда все уселись и, задвинув дверь, начали ждать отхода поезда, дверь вдруг отворилась и красноармеец с монгольскими чертами лица и винтовкой в руках крикнул:

— Выходите! Все выходите! Ехать здесь запрещается!

Но никто из сидевших не двигался. Тогда, вскочив в вагон, он начал нас выталкивать:

— Выходите, стрелять буду!

Своей винтовкой он толкал в спины сидевших, и мы, ругаясь, неохотно полезли из вагона. Но как только он ушел, все опять забрались в тот же вагон. Красноармеец вернулся и снова стал всех выгонять. На его крик к вагону подошел еще один красноармеец. Некоторое время он стоял и смотрел, как монгол выталкивал нас, затем приблизился к нему и сказал:

— Чего орешь?! Оставь их в покое. Пусть себе едут!

— Запрещено. Закон, — ответил монгол.

— Закон! Закон! — передразнил его красноармеец. — Иди себе дальше! Пусть едут!

Монгол замолчал и нехотя ушел.

— Монгольская морда! — сказал красноармеец и, махнув нам рукой, тоже ушел.

Такой поворот дела даже не очень удивил меня. Монголов в России не любили. За их фанатичное повиновение закону их ненавидели даже в армии. Кроме закона, они не признавали никакого авторитета. Они все выполняли слепо по предписанию. А русский человек вообще законы недолюбливает. Каждому русскому присуща своего рода внутренняя анархия. Он предпочитает простор и свободу. Закон стесняет его. Его душевные силы так же необъятны, как необъятны привольные, широкие степи его родины. Может быть, эта недисциплинированность русского человека — причина того, что в России всегда господствовал тоталитарный режим, — будь то царь или диктатура пролетариата. Это неподчинение закону было, вероятно, одной из причин, почему Сталин в тридцатых годах ввел драконовские меры насчет работы — когда за пятиминутное опоздание судили и ссылали на принудительные работы. Удалось ли коммунистам привить русскому человеку повиновение закону, в этом я и теперь очень сомневаюсь. Поговорка, которую употребляли еще при царе, — «До Бога высоко, а до царя далеко» — и на сегодняшний день в силе в отдаленных регионах Сибири, Севера и на Кавказе. Мне кажется, нет в мире более анархичного человека, чем русский. Бесконечность просторов и кочевой образ жизни древних славян должны были создать человека с душой свободолюбивой и независимой. Вероятно, только из таких предпосылок могла возникнуть анархия Бакунина. Эту черту независимости и анархичности можно наблюдать даже среди русских эмигрантов за границей. В то время, как другие национальности более или менее сплачиваются и живут колониями, русские часто живут разбросано, среди них нет единства, нет взаимопонимания. Иностранцы нередко замечали, что русские сварливы, часто ссорятся между собой, не терпят друг друга. Все это, по-моему, из-за чрезмерно выраженной индивидуальности человека. Русская литература почти не создала типов. Все персонажи художественных произведений отличаются если не крайней, то какой-то сверхъестественной индивидуальностью, так тонко отображенной в творчестве Достоевского. А если считать пушкинского Онегина и тургеневского «лишнего человека» типами, то эта их типичность, отпадая от общего течения, только сильнее подчеркивает стремление русского человека быть самостоятельным, т. е. «самим по себе». А персонажи Гоголя и Гончарова, хотя и имеют много типичных черт русского человека, являются извращенными типами, вернее, карикатурами.

Неуважение к закону среди советских граждан еще больше усилилось после Второй мировой войны. В свою очередь, правительство испугалось, что советский человек, побывав за границей, начнет требовать больше свободы. Да. Оно испугалось. И реакцией на требование свободы была ждановщина, возобновление террора. Иначе коммунизм мог бы легко превратиться во что-то совершенно иное…

Помню, как несколько лет спустя, когда я была уже на Западе и работала в Германии, меня навестил отец. Ему, как инвалиду Отечественной войны, разрешили съездить за границу. Он удивлялся западноевропейскому порядку, особенно урегулированному уличному движению с учтивой полицией. Он рассказывал мне, как все это разительно отличается от условий в Советском Союзе. За нарушение правил уличного движения их милиция применяет драконовские меры. Когда я возмутилась, он сказал:

— Нет, это правильно. С нашими людьми иначе нельзя. Будет хаос.

Но я отвлеклась…