Обратный билет

Глаза у Марци становятся круглыми. Он даже забывает спросить, когда это они успели придумать: папу ведь они не видели так давно!

— А он очень большой? — торопливо говорит он, моргая и раздувая ноздри. — Я что, не смогу его поднять?

— Он тяжелый, но ты, надеюсь, поднимешь… Я вот смогла поднять, и папа тоже, когда мы его получили от своих родителей… Правда, мы были старше. Но ты получишь сейчас. Ты куда более зрелый, чем другие дети в детском саду… и чем были мы в твоем возрасте. «Должен быть более зрелым», — добавляет она про себя.

— Зрелый, как персик? — Глаза у Марци блестят, во рту скапливается слюна: ему вспомнился вкус мягкого, сочного персика. Дома, летом, на берегу Тисы, они часто ели персики, очистив, разрезав пополам и вынув косточку.

Мать кивает, вздохнув. Марци гордо поднимает голову. Лицо его розовеет. Он уж забыл, когда случалось вот так разговаривать с мамой, сидя у нее на коленях.

— Подарок этот — не какой-то предмет. Не игрушечная машинка, скажем… Это — знание. Может, не очень приятное знание, зато — правда. Детям твоего возраста этого еще не доверяют, но ты должен знать.

Мать приближается к сути дела постепенно: нужные слова она находит не сразу. Марци же явно рад этой неторопливости, хотя его и распирает от любопытства. Это немного похоже на то, как его заставляли искать подарок, спрятанный в комнате, а папа с мамой подсказывали: холодно, тепло, еще теплее, горячо, горячо!

— Ты будешь взрослым раньше, чем другие дети, и потому должен раньше узнать правду. Так вот: Микулаша — нет. Микулаш — это вроде Бабы-Яги или гнома из сказки. Кто-нибудь из взрослых надевает красную куртку, колпак, будто он Микулаш, и раздает детям подарки, которые на самом деле приготовили им родители. Здесь, в лагере, никакого Микулаша не будет, а я не могла тебе подарок купить, потому и решила сказать правду. Так что гордись! Ты, наверно, единственный семилетний мальчик на свете, кто знает правду. Считай это подарком.

Лицо у Марци пылает. Он чувствует, что у него кружится голова: ведь он стал обладателем такого невероятного знания! Такого знания — мама же сказала! — какого не дано больше ни одному ребенку… Но больше всего он гордится не этим, а мамой и папой, которые посчитали его достойным и доверили ему эту взрослую тайну. Он горд и растроган. В голове у него роятся вопросы, но ни один из них он не может сформулировать четко. Он даже не знает, надо ли говорить спасибо за такой подарок, как за мяч или за ружье, стреляющее пробками. У мамы на глазах слезы, хотя она никогда не плачет, когда дарит подарок, только становится розовой от волнения; а ведь подарок не ей дарят, а дарит она!.. Марци чувствует, он должен что-то сделать: ведь мама сказала, что он почти взрослый, а взрослый мальчик — это мужчина, значит, он должен защищать и утешать девочек — так ему говорил папа, — а мама в конце концов тоже девочка, только она выросла.

— Ничего, ничего, все в порядке! — Он гладит маму по голове. Вот так его утешают взрослые, когда он плачет. Мама крепко обнимает его, потом начинает раздевать, готовя ко сну. Марци терпеть не может раздеваться перед другими, но тут ничего не поделаешь, тут даже женщины раздеваются и одеваются у всех на глазах. В этот вечер мама не заставляет его мыться основательно. В тазу, где перед этим мылась бабушка, вода серая, мутная, да и остыла уже. Две печки-буржуйки дают тепло, только если ты рядом с ними. Воздух в бараке — спертый, тяжелый; нужду обитатели справляют в два ведра, отгороженные простыней. Окна в бараке открываются редко, и все равно тут зябко.