Обратный отсчет

Было грустно и даже тоскливо. В душе как-то слякотно, сыро, промозгло… Время летит, мчится, не желает щадить даже самых лучших, избранных мира сего. Это ведь малахит не стареет — если специально не долбить молотком, проживет еще несколько веков и также будет подмигивать чьим-нибудь пра-пра-правнукам… Чьим? Да неважно — чьим-то обязательно будет… А вот для них с Любой, увы, эти озорные подмигивания теперь больше похожи на издевку… Где-то там, за углом, в сиреневых сумерках, притаилась старость — в любой момент выскочит, как бандит с ножом, и саданет инфарктом в сердце…

Сейчас ворвется Люба, потрясая своими теперь уже фундаментальными мясами — ряженая в клетчатую юбчонку. Вот это будет зрелище! Протянет дневник, начнет просить: папочка, прости, опять «пару» отхватила…

И ничего у них не будет. Сенковскому уже и молодая грациозная любовница успела надоесть, чего уж там говорить о пьяненькой двухцентнеровой Любе…

Тихонько скрипнула дверь. Лев Карлович, тяжело вздохнув, обернулся ко входу…

И обмер.

На пороге стояла девчушка в коротенькой клетчатой юбчонке, белой блузке и гольфах, с галстуком-бабочкой… Волосы забраны в «хвост», личико совсем детское, где положено, вся округленькая, но такая тонкая и хрупкая — как тростиночка. Личико-то миленькое, но бледненькое такое, как будто барышня по какой-то причине недополучила летом солнышка…

Дневник тянет, с жирной красной двойкой, смотрит в пол, плаксивым дрожащим голоском канючит:

— Прости, папочка… Я не хотела… Вроде бы учила, все ответила, как надо…

Лев Карлович аккуратно поставил сатира на комод (лицом к стене — девочка ведь, неудобно!)…

— Гхм… Погоди-ка…

И вылетел как ошпаренный! Плотно прикрыв за собой дверь, ринулся в зал.

Люба сидела на диване, сосала мускат из вместительного фужера, смотрела громко орущий телевизор. Выглядела довольной и радостной — вовсю сверкала глазищами и любовно похлопывала ладошкой по прозрачному скоросшивателю, лежавшему на журнальном столике.

В скоросшивателе был виден паспорт и какие-то бумаги.

— Совсем сдурела, дура старая?! — яростно зашипел Лев Карлович, схватив Любу за плечи и тряся ее, как плодоносящую грушу. — Ты чего устроила, а?!

— Тебе, умник ты мой молодой, что — девица не понравилась?

— Какая, на хрен, девица! Ты откуда, дура ты, дура, эту гонорейную малолетку выкопала?! С какой помойки подобрала?!!!

Люба, все так же приятно улыбаясь, раскрыла скоросшиватель и предъявила: паспорт, копия зачетки и результаты анализов. Девочке двадцать, студент-медик, круглая отличница, по результатам анализов — железное здоровье.

— Девочка чистая. Хорошая девочка, деревенская, неиспорченная. Но… бедная. Пухнет с голоду, одним словом. На панель — гордость не позволяет. Ты у нас по «сценарию» — «крутой авторитет». Опасный, но добрый и справедливый. Жена тебе изменяет с продажным ментом, у тебя — горе.

— Пффф… — Лев Карлович чуть не поперхнулся от возмущения. — Да как ты…

— Тихо, тихо, родной мой, девочку спугнем! Девочку покормишь, дашь ей сто баксов, она и пожалеет тебя. По-женски… И будешь ты при полном инкогнито. Я ее предупредила: бандит — он бандит и есть, хоть добрый, но опасный. Скажешь кому — может ведь и осерчать. Да она и сама никому не скажет. Девочка-то правильная. Ей стыдно о таком говорить. Это ведь не с мальчишками на лавке тискаться, это — за деньги…

— И кто же тебя надоумил, а?!

— Сама догадалась, родной мой. — Люба положила на стол ключи, пошла в прихожую надевать шубку. — Поехала я, не скучайте. Смотри, шалун, не обижай девочку…

И убралась восвояси, одарив на прощание сладковатым мускатным амбре и привычным чмоком в щеку.

Сенковский вернулся в спальню, полный решимости дать девчонке сто баксов и выгнать к чертовой матери, вместе с паспортом и результатами анализов.

И не выгнал…

Девчушка тут же залопотала чушь про двойку, стала ходить вокруг стола, колыхая клетчатой юбчонкой и сверкая голыми коленками, волнуясь, краснея, пряча глаза… Все это было так трогательно, тревожно и томительно, что Лев Карлович не выдержал и сдался.

Ух, как он сдался! Простите за пикантную подробность: возбудился так, что его едва инфаркт не хватил.

Ну и набросился на «дочурку», стал наказывать не по-отечески. Наказывал очень сурово, как в свое время Любу, когда это у них случилось в первый раз, на подоконнике в приемной, шестнадцать лет назад…

* * *

После того, первого, раза Сенковский затаился и притих.

Ждал ужасных последствий. Снились ему страшные сны… Совершенно круглый зал, столы подковой составлены, первые люди страны и мира сидят за ними… А он стоит в центре зала.